Неточные совпадения
Бабушка в этот
день была, по-видимому, не в таком покорном настроении духа: она как будто вспомнила что-то неприятное и за обедом, угощая у себя почетного гостя, преимущественно предоставляла занимать его
дяде, князю Якову Львовичу, а сама была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во все колокола, выехал из родного села в карете, запряженной шестериком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него
дяде и maman свою «критику».
Во время моего отрочества я слыхала похвалы Gigot даже от таких людей, которым, по-видимому, никакого и
дела не могло быть до злополучного чужестранца, — Gigot хвалили дворовые и деревенские люди Протозанова, говоря в одно слово, что он был «добрый и веселый», а
дядя, князь Яков Львович, вспоминая свое детство, никогда не забывал вставлять следующее...
Дядя сам признался в этом матери на другой же
день после того, как привез к ней в Протозаново свою молодую жену.
Весь первый
день они провели вместе, и
дядя мучился, видя, как у матери с женою ни одна беседа не вяжется.
Опасность эта была тем вероятнее, что
дяде невозможно было скрывать капризов своей жены: все замечали, что Александра Ярославовна частенько по целым
дням не говорила с мужем ни одного слова и даже не отвечала на его вопросы, которые он ей предлагал, чтобы скрыть существующие неудовольствия.
Бабушка после этого только скорее заспешила
разделом, о котором нечего много рассказать: он был сделан с тем же благородством, как и выдел княжны Анастасии: моему отцу достались Ретяжи, в которых он уже и жил до
раздела,
дяде Якову Конубрь, а бабушка оставалась в Протозанове, от которого она хотя и отказывалась, предоставя детям по жребию
делить деревни, в которых были господские дома, но и
дядя и отец слышать об этом не хотели и просили мать почтить их позволением оставить в ее владении Протозаново, к которому она привыкла.
Дядя приезжал раза два летом и иногда гостил у нас по неделе, а тетка появлялась к нам положительно один раз в год, к Прасковьину
дню, когда maman была именинница.
Сам
дядя, разумеется, никогда не говорил о своих
делах: это было mauvais ton, [Дурной тон (франц.).] нестерпимый для его гордого благородства и достоинства.
Якова Львовича избрали совестным судьею. Он был очень доволен этим избранием. Мирить людей и прекращать по совести щекотливые
дела, деликатность свойства которых с уважением обходит самый закон, — это было всего более по сердцу
дяде, и он поблагодарил дворянство за честь и принял должность.
Я не знаю всех его
дел, за которые его так возлюбили, да и где и зачем мне перечислять их, но, верно, они действительно были хороши: иначе любящий правду добрый народ не помнил бы
дядю так долго.
Дядя получил его незадолго перед масленицей и отнесся к нему с особенной серьезностью: он несколько
дней читал его, запершись в своем кабинете, и потом вышел к семье мрачный и растроганный и все заговаривал о неблагодарных детях.
С усвоенным в этой должности навыком и обстоятельностью
дядя быстро окончил с
делами, которые секретарь по его распоряжению доложил прежде
дела старушки и ее сыновей, а потом дошло
дело и до них.
Скупые дети подумали два
дня и принесли
дяде все сполна деньги, которые он заплатил. Денег этих было, кажется, до десяти тысяч.
Такой отказ был бы «невеликодушен», а
дядя ничего невеликодушного не мог себе позволить, и потому он не успел оглянуться, как у него на руках явилась целая куча сирот с их плохими, сиротскими делишками, и потом что ни год, то эта «поистине огромная опека» у Якова Львовича возрастала и, наконец, возросла до того, что он должен был учредить при своей вотчинной конторе целое особое отделение для переписки и отчетности по опекунским
делам.
Так они органически
поделили свое существование, и ни одному из них никогда в мысль не приходило что-нибудь в этих отношениях переиначивать: тетушка думала, что она «свет», и терпела
дядю, который, по ее мнению, не принадлежал свету, а какие мысли имел на ее счет
дядя? — об этом никто не знал и не смел судить, потому что на этот счет от прямодушнейшего Якова Львовича никакой хитрец ничего не мог выпытать.
Чтобы он любил и уважал свою жену, это было довольно трудно допустить, тем более что, по мнению очень многих людей, против первого существовали будто бы некоторые доводы, а второе представлялось сомнительным, потому что
дядя, с его серьезною преданностью общественным
делам, вряд ли мог уважать брезгливое отношение к ним Александры Ярославовны, которая не только видела в чуждательстве от русского мира главный и основной признак русского аристократизма, но даже мерила чистоту этого аристократизма более или менее глубокою степенью безучастия во всем, что не касается света.
Держась строго своей системы невмешательства в это без сомнения больное для него
дело,
дядя, однако, был сильно встревожен, заметив, что образовательная сторона его детей ограничивается почти исключительно обучением их знанию языков, которое велось чрезвычайно основательно, но затем все прочее оставляло в пробеле.
Неточные совпадения
Хлестаков. А это… На одну минуту только… на один
день к
дяде — богатый старик; а завтра же и назад.
«Орудуй, Клим!» По-питерски // Клим
дело оборудовал: // По блюдцу деревянному // Дал
дяде и племяннице. // Поставил их рядком, // А сам вскочил на бревнышко // И громко крикнул: «Слушайте!» // (Служивый не выдерживал // И часто в речь крестьянина // Вставлял словечко меткое // И в ложечки стучал.)
Простаков. Странное
дело, братец, как родня на родню походить может. Митрофанушка наш весь в
дядю. И он до свиней сызмала такой же охотник, как и ты. Как был еще трех лет, так, бывало, увидя свинку, задрожит от радости.
И он стал прислушиваться, приглядываться и к концу зимы высмотрел место очень хорошее и повел на него атаку, сначала из Москвы, через теток,
дядей, приятелей, а потом, когда
дело созрело, весной сам поехал в Петербург.
Окончив курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью
дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат был самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных
дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.