Неточные совпадения
Прокудин
был темный
мужик, ну да и Костик не промах.
Смеху
было столько, на всю деревню, что и теперь эта погудка живет, словно вчера дело
было. А там уж правда ли это или нет — за это не отвечаю. Только в Гостомле всякое малое дитя эту погудку расскажет, и обапольные бабы нашим
мужикам все смеются: «Гостомцы, — говорят они, — как вы колокол-то тянули?» Часто этак смеются.
Сначала он, по барыниному настоянию, хотел
было произвести две реформы в нравах своих подданных, то
есть запретить ребятишкам звать
мужиков и баб полуименем, а девкам вменить в обязанность носить юбки; но обе эти реформы не принялись.
Так барин отказался от своих реформ и не только сам привык звать
мужиков либо Васильичами да Ивановичами либо Данилками, но даже сам пристально смотрел вслед девкам, когда они летом проходили мимо окон в белоснежных рубахах с красными прошвами. Однако на хуторе очень любили, когда барин
был в отъезде, и еще более любили, если с ним в отъезде
была и барыня. На хуторе тогда
был праздник; все ничего не делали: все ходили друг к другу в гости и совсем забывали свои ссоры и ябеды.
Проводили
мужики лошадей, таким образом, мимо самой Настиной пуньки, и все ей
было слышно, и как
мужики, едучи верхами, разговаривают, и как кони топают своими некованными копытами, и как жеребятки ржут звонкими голосами, догоняя своих матерей.
Показалась телега на гнедой лошади.
Мужик шел возле переднего колеса. Видно
было, что воз тяжелый.
Ночью под самый Петров день у нас
есть обычай не спать. Солнце караулят. С самого вечера собираются бабы, ходят около деревень и
поют песни.
Мужики молодые тоже около баб.
Пошли бабы около задворков и как раз встретили Степана, ехавшего в ночное. «Иди с нами песни играть», — кричат ему. Он
было отказываться тем, что лошадей некому свести, но нашли паренька молодого и послали с ним Степановых лошадей в свой табун.
Мужики тоже рады
были Степану, потому что где Степан, там и забавы, там и песни любимые
будут. Степан остался, но он нынче
был как-то невесел.
— Нет, ты слушай. Мне горе все равно. Я горя не боюсь. А ты теперь хоть кой-как да живешь. Ты
мужик, твоя доля все легче моей. А как мы с тобой свяжемся, тогда-то что
будет?
Добежав до саней, Настя упала на них. Степан тоже прыгнул в сани, а сидевший в них
мужик сразу погнал лошадь. Это
был Степанов кум Захар. Он
был большой приятель Степану и вызвался довезти их до Дмитровки. Кроме того, Захар дал Степану три целковых и шесть гривен медью, тулуп для Насти, старые валенки, кошель с пирогами и старую накладную, которая должна
была играть роль паспорта при встрече с неграмотными заставными солдатами. Это
было все, чем мог поделиться Захар с своим другом.
Купил полведра водки, заказал обед и пригласил
мужиков. Пришли с бабами, с ребятишками. За столом
было всего двадцать три души обоего пола. Обошли по три стаканчика. Я подносил, и за каждой подноской меня заставляли
выпивать первый стаканчик, говоря, что «и в Польше нет хозяина больше». А винище откупщик Мамонтов продавал такое же поганое, как и десять лет назад
было, при Василье Александровиче Кокореве.
За обедом
мужики всё меня расспрашивали: какой на мне чин от государя. Очень
было трудно им это объяснить. «Как, — говорят, — твой чин называется?» Я сказал, что на мне чин коллежского секретаря. «Где же это ты секлетарем служишь?» — допытываются. Я сказал, что нигде не служу. Опять спрашивают: «Какой же ты секлетарь, коли не служишь? Где же твое секлетарство?» Я рассказывал, что это только наименование такое. Ничего не поняли.
В верхней Гостомле, куда
была выдана замуж Настя, поставили на выгоне сельскую расправу.
Был на трех заседаниях в расправе. На одном из этих заседаний молоденькую бабочку секли за непочтение к мужу и за прочие грешки. Бабочка просила, чтоб ее
мужиками не секли: «Стыдно, — говорит, — мне перед
мужиками; велите бабам меня наказать». Старшина, и добросовестные, и народ присутствовавший долго над этим смеялись. «Иди-ка, иди. Засыпьте ей два десятка, да ловких!» — заказывал старшина ребятам.
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота.
Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы знать, есть ли на свете ученый лоб, который бы от такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Он настаивал на том, что русский
мужик есть свинья и любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна власть, а ее нет, нужна палка, а мы стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вдруг какими-то адвокатами и заключениями, при которых негодных вонючих мужиков кормят хорошим супом и высчитывают им кубические футы воздуха.
Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, — она такая славная, белая, — вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего
мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать…
Неточные совпадения
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно
есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему,
мужику, ничего, если не
поесть день, так и другим тоже. Вот новости!
Влас наземь опускается. // «Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну пока! // Теперь не скоро князюшка // Сойдет с коня любимого! // С тех пор, как слух прошел, // Что воля нам готовится, // У князя речь одна: // Что
мужику у барина // До светопреставления // Зажату
быть в горсти!..
Глеб — он жаден
был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой
мужик!
мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
«Грехи, грехи, — послышалось // Со всех сторон. — Жаль Якова, // Да жутко и за барина, — // Какую принял казнь!» // — Жалей!.. — Еще прослушали // Два-три рассказа страшные // И горячо заспорили // О том, кто всех грешней? // Один сказал: кабатчики, // Другой сказал: помещики, // А третий —
мужики. // То
был Игнатий Прохоров, // Извозом занимавшийся, // Степенный и зажиточный
Был грубый, непокладистый // У нас
мужик Агап Петров, // Он много нас корил: // «Ай,
мужики!