Елизавета Петровна отправилась к знакомому ей кухмистеру тоже пешком и тем же
проворным шагом. Услышав, что он болен, она не остановилась перед этим и дорвалась до его спальни. Кондитер был уже девяностолетний
старик, глухой и плохо видящий.
Деньги? — деньги // Всегда, во всякий возраст нам пригодны; // Но юноша в них ищет слуг
проворных // И не жалея шлет туда, сюда. //
Старик же видит в них друзей надежных // И бережет их как зеницу ока.
Передо мною бегал не
старик, а
проворный молодой человек; его звучный, но еще как будто неустановившийся молодой голос, которым свободно выражались удивление, досада и радость дикаря, перенесенного в Европу, раздавался по всему огромному театру, и его робкий шепот, к которому он так естественно переходил от громких восклицаний, был слышен везде.
Стали меня окликать: Федор, а Федор! А у меня духу нет ответить. Молчу. Полез
старик на сеновал, ощупал меня. «Вставай, Федорушка! — говорит, да таково ласково. — Ты, спрашивает, спал ли?» — «Спал, говорю…» — «Ну, говорит, дитятко, вставай, запрягай коней; с проезжающим поедешь. Помнишь ли, в чем клялся?» — «Помню», — говорю. А у самого зубы-то щелкают, дрожь по телу идет, холод. «Может, — говорит
старик, — подошло твое время. Слушайся, что я прикажу. А пока — запрягай-ка
проворней: проезжающие торопятся».