Неточные совпадения
—
На нем был картуз неопределенной формы и синяя ваточная шинель с старым бобровым воротником; черты лица его различить было трудно: причиною тому козырек, воротник — и сумерки; — казалось, он не торопился домой, а наслаждался чистым воздухом морозного вечера, разливавшего сквозь зимнюю мглу розовые лучи свои по кровлям домов, соблазнительным блистаньем магазинов и кондитерских; порою подняв
глаза кверху с истинно поэтическим умиленьем, сталкивался он с какой-нибудь розовой шляпкой и смутившись извинялся; коварная розовая шляпка сердилась, — потом заглядывала ему под картуз и, пройдя несколько шагов, оборачивалась, как будто ожидая вторичного извинения; напрасно! молодой чиновник был совершенно недогадлив!.. но еще чаще он останавливался, чтоб поглазеть сквозь цельные окна магазина или кондитерской, блистающей чудными огнями и великолепной позолотою.
— Едва он успел поднять
глаза, уж одна оглобля была против его груди, и пар, вылетавший клубами из ноздрей бегуна, обдал ему лицо; машинально он ухватился руками за оглоблю и в тот же миг сильным порывом лошади был отброшен несколько шагов в сторону
на тротуар… раздалось кругом: «задавил, задавил», извозчики погнались за нарушителем порядка, — но белый султан только мелькнул у них перед
глазами и был таков.
Лицо его смуглое, неправильное, но полное выразительности, было бы любопытно для Лафатера и его последователей: они прочли бы
на нем глубокие следы прошедшего и чудные обещания будущности… толпа же говорила, что в его улыбке, в его странно блестящих
глазах есть что-то…
Глаза, устремленные вперед, блистали тем страшным блеском, которым иногда блещут живые
глаза сквозь прорези черной маски; испытующий и укоризненный луч их, казалось, следовал за вами во все углы комнаты, и улыбка, растягивая узкие и сжатые губы, была более презрительная, чем насмешливая; всякий раз, когда Жорж смотрел
на эту голову, он видел в ней новое выражение; — она сделалась его собеседником в минуты одиночества и мечтания — и он, как партизан Байрона, назвал ее портретом Лары.
Между тем, покуда я описывал кабинет, Варенька постепенно придвигалась к столу, потом подошла ближе к брату и села против него
на стул; в ее голубых
глазах незаметно было ни даже искры минутного гнева, но она не знала, чем возобновить разговор. Ей попалась под руки полусгоревшая визитная карточка.
Последний намёк
на mademoiselle Negouroff (так будем мы ее называть впоследствии) заставил Печорина задуматься; наконец неожиданная мысль прилетела к нему свыше, он придвинул чернильницу, вынул лист почтовой бумаги — и стал что-то писать; покуда он писал, самодовольная улыбка часто появлялась
на лице его,
глаза искрились — одним словом, ему было очень весело, как человеку, который выдумал что-нибудь необыкновенное.
Печорин поднял голову, — но мог видеть только пунцовый берет и круглую белую божественную ручку с божественным лорнетом, небрежно упавшую
на малиновый бархат ложи; несколько раз он пробовал следить за движениями неизвестной, чтобы разглядеть хоть
глаз, хоть щечку; напрасно, — раз он так закинул голову назад, что мог бы видеть лоб и
глаза… но как назло ему огромная двойная трубка закрыла всю верхнюю часть ее лица.
— Этот молодой человек был высокого роста, блондин и удивительно хорош собою; большие томные голубые
глаза, правильный нос, похожий
на нос Аполлона Бельведерского, греческий овал лица и прелестные волосы, завитые природою, должны были обратить
на него внимание каждого; одни губы его, слишком тонкие и бледные в сравнении с живостию красок, разлитых по щекам, мне бы не понравились; по медным пуговицам с гербами
на его фраке можно было отгадать, что он чиновник, как все молодые люди во фраках в Петербурге.
Когда Печорин кончил, молодой человек во фраке встал и, протянув руку, чтоб взять шляпу со стола, сдернул
на пол поднос с чайником и чашками; движение было явно умышленное; все
глаза на него обратились; но взгляд Печорина был дерзче и вопросительнее других; — кровь кинулась в лицо неизвестному господину, он стоял неподвижен и не извинялся — молчание продолжалось с минуту.
Второй акт уже начался: коридоры и широкие лестницы были пусты;
на площадке одной уединенной лестницы, едва освещенной далекой лампой, они остановились, и Печорин, сложив руки
на груди, прислонясь к железным перилам и прищурив
глаза, окинул взором противника с ног до головы и сказал...
Княгиня сидела в ней, ее розовая ручка покоилась
на малиновом бархате; ее
глаза, может быть, часто покоились
на нем, а он даже и не подумал обернуться, магнетическая сила взгляда любимой женщины не подействовала
на его бычачьи нервы — о, бешенство! он себе этого никогда не простит!
Наскучив пробегать
глазами десять раз одну и ту же страницу, она нетерпеливо бросила книгу
на столик и вдруг приметила письмо с адресом
на ее имя и с штемпелем городской почты.
Какое-то внутреннее чувство шептало ей не распечатывать таинственный конверт, но любопытство превозмогло, конверт сорван дрожащими руками, свеча придвинута, и
глаза ее жадно пробегают первые строки. Письмо было написано приметно искаженным почерком, как будто боялись, что самые буквы изменят тайне. Вместо подписи имени, внизу рисовалась какая-то египетская каракула, очень похожая
на пятна, видимые в луне, которым многие простолюдины придают какое-то символическое значение. Вот письмо от слова до слова...
Молодая женщина в утреннем атласном капоте и блондовом чепце сидела небрежно
на диване; возле нее
на креслах в мундирном фраке сидел какой-то толстый, лысый господин с огромными
глазами, налитыми кровью, и бесконечно широкой улыбкой; у окна стоял другой в сертуке, довольно сухощавый, с волосами, обстриженными под гребенку, с обвислыми щеками и довольно неблагородным выражением лица, он просматривал газеты и даже не обернулся, когда взошел молодой офицер.
Жорж, пристально устремив
глаза на Веру Дмитревну, старался, но тщетно, угадать ее тайные мысли; он видел ясно, что она не в своей тарелке, озабочена, взволнована.
Печорин с товарищи являлся также
на всех гуляньях. Держась под руки, они прохаживались между вереницами карет к великому соблазну квартальных. Встретив одного из этих молодых людей, можно было, закрывши
глаза, держать пари, что сейчас явятся и остальные. В Москве, где прозвания еще в моде, прозвали их la bande joyeuse [веселая шайка (франц.)].
На другой день, садясь в экипажи, они раскланялись по-прежнему, очень учтиво, но Верочка покраснела, и
глаза ее блистали.
Княгиня ничего не отвечала, она была в рассеянности —
глаза ее бродили без цели вдоль по стенам комнаты, и слово «картина» только заставило их остановиться
на изображении какой-то испанской сцены, висевшем противу нее.
Она, как бы нехотя повинуясь его грубым ласкам, перегнувшись через ручку кресел и облокотясь
на его плечо, отворачивалась в сторону, прижимая палец к устам и устремив
глаза на полуотворенную дверь, из-за которой во мраке сверкали два яркие
глаза и кинжал.
— Я не хочу вторично затруднять Григория Александровича разрешениями вопросов, — сказала Вера Дмитриевна и опять устремила
глаза на картину.
Она притворила за собою двери, бросилась в широкие кресла; неизъяснимое чувство стеснило ее грудь, слезы набежали
на ресницы, стали капать чаще и чаще
на ее разгоревшиеся ланиты, и она плакала, горько плакала, покуда ей не пришло в мысль, что с красными
глазами неловко будет показаться в гостиную.
Тогда она встала, подошла к зеркалу, осушила
глаза, натерла виски одеколоном и духами, которые в цветных и граненых скляночках стояли
на туалете.
Написав адрес, Печорин раскланялся и подошел к двери. В эту минуту дверь отворилась, и он вдруг столкнулся с человеком высокого роста; они взглянули друг
на друга,
глаза их встретились, и каждый сделал шаг назад. Враждебные чувства изобразились
на обоих лицах, удивление сковало их уста, наконец Печорин, чтобы выйти из этого странного положения, сказал почти шепотом...
— Печорин при этих словах стал превозносить до невозможности его ловкость и красоту: он уверял, что никогда не видывал таких темноголубых
глаз ни у одного чиновника
на свете, и уверял, что Красинский, судя по его, глубоким замечаниям, непременно будет великим государственным человеком, если не останется вечно титюлярным советником…
Между тем в зале уже гремела музыка, и бал начинал оживляться; тут было всё, что есть лучшего в Петербурге: два посланника, с их заморскою свитою, составленною из людей, говорящих очень хорошо по-французски (что впрочем вовсе неудивительно) и поэтому возбуждавших глубокое участие в наших красавицах, несколько генералов и государственных людей, — один английский лорд, путешествующий из экономии и поэтому не почитающий за нужное ни говорить, ни смотреть, зато его супруга, благородная леди, принадлежавшая к классу blue stockings [синих чулок (англ.)] и некогда грозная гонительница Байрона, говорила за четверых и смотрела в четыре
глаза, если считать стеклы двойного лорнета, в которых было не менее выразительности, чем в ее собственных
глазах; тут было пять или шесть наших доморощенных дипломатов, путешествовавших
на свой счет не далее Ревеля и утверждавших резко, что Россия государство совершенно европейское, и что они знают ее вдоль и поперек, потому что бывали несколько раз в Царском Селе и даже в Парголове.
Но зато дамы… о! дамы были истинным украшением этого бала, как и всех возможных балов!.. сколько блестящих
глаз и бриллиантов, сколько розовых уст и розовых лент… чудеса природы, и чудеса модной лавки… волшебные маленькие ножки и чудно узкие башмаки, беломраморные плечи и лучшие французские белилы, звучные фразы, заимствованные из модного романа, бриллианты, взятые
на прокат из лавки…
— Напрасно, всегда выгоднее верить дурному, чем хорошему… один против двадцати, что… — он не кончил фразы,
глаза его устремились
на другую дверь залы, где произошло небольшое движение,
глаза Елизаветы Николаевны боязливо обратились в ту же сторону.
Ни одно приветствие не удерживало ее
на пути, и сто любопытных
глаз, озиравших с головы до ног незнакомую красавицу, вызвали краску
на нежные щеки ее, —
глаза покрылись какою-то электрической влагой, грудь неровно подымалась, и можно было догадаться по выражению лица, что настала минута для нее мучительна<я>.
Когда княгиня поровнялась с Печориным, то едва отвечала легким наклонением головы и мимолетной улыбкой
на его поклон, — он хотел что-то сказать, но она отвернулась;
глаза ее беспокойно бегали кругом, стараясь открыть хоть еще одно знакомое лицо… и упали
на Лизавету Николавну…