Неточные совпадения
— Как думаешь, Зуда? —
сказал кабинет-министр, обращаясь с приметным удовольствием к секретарю своему. — Славный и смешной праздник дадим мы
государыне!
— Едем! —
сказала, наконец, Анна Иоанновна, кивнув благосклонно Бирону, и он, соскочив с лошади, оставшейся как бы вкопанною на своем месте, свел
государыню с возвышения.
— Вот видишь, любезный друг, —
сказал он, — я только что пред вами получил прошение на имя
государыни за подписью какого-то Горденки и еще нескольких важных лиц. В нем описываются злодеяния Бирона. Но — слышишь? просят вина! Не взыщи. Завтра в восемь часов утра приезжай ко мне с нашими задушевными — я вам расскажу все подробно.
Тут чрез камер-лакея подозвала к себе одного из дежурных пажей: отдав ему роковую записку,
сказала, как она досталась, и чтобы он вручил ее герцогу, когда тот будет проходить от
государыни, и доложил бы ему, что бумажку нужно назад.
— Сию минуту буду! —
сказал герцог, посмотрев значительно на своих посетителей. — В третий раз
государыня требует меня, а я задержан пустыми спорами…
—
Государыня вас требует, —
сказал Остерман герцогу.
— Кикс, моя милая! —
сказала государыня, засмеявшись, — никогда еще не видывала я тебя в таком знаменитом ударе. А? наш любезный кабинет-министр! — примолвила она, обратясь с приветливым видом к Волынскому, — каково здоровье?
Анна Иоанновна произнесла это грустным голосом, как бы предчувствовала свою близкую смерть. Волынской хотел что-то
сказать, но
государыня предупредила его, смотря на него проницательным взором...
— Как разгорелась ты, прекрасное дитя мое! —
сказала государыня, обвив ее шею своею рукой и поцеловав ее в лоб.
Все в комнате примолкло; самые шуты не шевелились, будто страшась нарушить это занимательное зрелище. Волынской стоял, как вкопанный: он пожирал Мариорицу глазами, он весь был у ног ее. На беду, княжна сидела по-восточному, и одна ножка ее, обутая в башмачок, шитый золотом, уютная, как воробышек, выглядывала из-под платья и дразнила его пылкое воображение.
Государыня заметила силу его взглядов и
сказала шутя, закрыв рукою лицо княжны...
— Ваша правда, подойник готов, а коровы еще нет, — отвечала, смеясь,
государыня. (Бирон успел предупредить ее насчет барской барыни,
сказав, что эта пара будет презабавная.) Надо, — продолжала она, подозвав к себе Кульковского, — положиться на его вкус. Послушай, дурак, выбирай во всей империи, только не при моем дворе; даю слово, что, если изберешь достойную себя, не откажу быть твоею свахою.
— Эта свадьба делается с позволения вашего,
государыня, —
сказал Бирон пасмурно, — но есть особы при вас, которые давно женаты и скрывают это от вашего величества.
— Неправда! неправда! он не виноват; я просила его проводить меня. Хочешь знать более, безжалостный человек? я люблю его, я сама
скажу государыне, что я люблю его; я готова объявить это Петербургу, целому свету…
—
Скажи лучше, нашел золотой рудник ума. Да, да, таки помогать! Прежде бился я изо всей мочи, растратил все сильнейшие доводы моего красноречия, чтобы отвесть Артемия Петровича от пагубной страсти и навесть на путь рассудка; теперь буду способствовать ей и силами, точно так, как делал Бирон. Ненадежны, думаю, цепи, которыми прикован наш патрон к молдаванке, — они чувственные; но из любви Мариорицы к нему чего нельзя выковать! О! я из этой любви построю лестницу хоть на небо, не только до
государыни.
— Ах! дядюшка, дядюшка, —
сказал Эйхлер тронутым голосом, ведя Липмана под руку, — после великих жертв, после неусыпных трудов, в которых я потерял здоровье и спокойствие, после утонченных и небезуспешных стараний скрыть вашу безграмотность от герцога и
государыни, которой еще ныне представил отчет, будто сочиненный и написанный вами; после всего этого вы приходите подглядывать за мною… — и, не дав отвечать дяде, продолжал: — Знаете ли, кто был со мной?
— Наконец, благодаря господу, —
сказал Щурхов с чувством, перекрестясь, —
государыня назначила нам ныне аудиенцию, которую мы так долго от нее испрашивали.
После того начали разбирать, что каждому из трех вельмож, собиравшихся на аудиенцию к
государыне, надо было говорить: приготовлялись немного — каждый должен был
сказать, что бог положил ему на сердце для блага отечества.
— Каково? вы не помните! —
сказала государыня, возвращаясь назад и приняв руку Бирона, чтобы на ней опереться, — вот видите, женщины — памятливее!
— Опасные люди!.. —
сказал Бирон, наклонясь почти к уху
государыни. — Я вам уж докладывал, что они замышляют… Еще ныне получил я тайные известия о худых намерениях… заговор… статься может, они выбрали этот случай… есть важные сообщники… но я взял свои меры.
Волынской, слышавший коварные остережения Бирона, вспыхнул — он забыл все, и Мариорицу, и свою любовь, и свои опасения; он видел только благородный подвиг друзей — и одной искры прекрасного, брошенной вовремя в эту душу, довольно было, чтобы воспламенить ее. Пока не падает луч солнца на Мемнонову статую, она не издает дивных звуков. Он подошел к
государыне и
сказал ей с особенною твердостью...
— Что за споры в присутствии моем? —
сказала государыня сначала гневно, потом смягчив голос. — Здесь, конечно, вовсе не место… Мне нигде не дадут покоя, боже мой!.. Этого недоставало!.. И вы, Артемий Петрович?..
Обратясь к Волынскому,
государыня покачала головой, как бы хотела
сказать: «И ты, мой сын?.. Тобою я так дорожила, так долго сберегала тебя от нападений моего любимца, закрывала своею грудью, а ты поразил меня так нечаянно, прямо в сердце?» Хотя этих слов произнесено не было, но Артемий Петрович выразумел смысл их в голосе и взорах императрицы и, покорясь ее милостивому упреку, приблизился к друзьям и просил их выбрать другое время и место для своих представлений.
Но каким образом — спросит вас
государыня — достались вам эти бумаги? Учитель ваш Тредьяковский —
скажете вы — оставил у вас книгу (которую при сем посылаю); перебирая листы ее, нашли вы бумаги и при них записку (тоже здесь прилагаемую). С Тредьяковским мы уж сделаемся на случай, если б потребовали его к
государыне налицо для допроса. Записку можете ей показать. Вручаю вам судьбу А. П.».
Наконец,
государыня открыла глаза и
сказала...
Мариорица вынула из груди бумаги и, подавая их, рассказала искусно, с жаром, что велено ей было
сказать. Дрожащими руками приняты бумаги; приказано осмотреть, не стоит ли кто у дверей, и, когда это было исполнено,
государыня начала про себя чтение.
Но княжна не двигалась. Опомнившись от смущения, в которое бросили ее догадки
государыни, она рассчитывала, и очень верно, что если ныне же, тотчас после чтения этих бумаг, не сделано хоть решительного приступа в пользу Волынского, то впоследствии и подавно ничего не сделается. Любовь, и такая любовь, как ее внушает смелость; одушевленная ею, она
сказала...
Подачкин. Смотри ж, не забудь. Тебя потребуют к
государыне — ты прямо в ноги и расскажи, как стращал тебя Волынской виселицею, плахою, хотел тебя убить из своих рук, коли не
скажешь молдаванке, что он вдовец, и не станешь носить его писем; как заставлял тебя писать вирши против ее величества и раздавать по народу…
— Ты?.. плачешь? —
сказала изумленная
государыня, — ты, любимец герцога.
— Вассал? Это, однако ж, грубо!.. —
сказала государыня. — Разве он не мог употребить других выражений?..
Государыня погрузилась в глубокие размышления; потом, прервав их,
сказала, будто говоря сама с собою, однако ж вслух...
— Да,
скажут наши правнуки, им было больно угнетение России, и они решались выкупить ее и честь
государыни ценою своей крови и жизни!
Она
скажет в письме к
государыне, что герцог знал ее низкое происхождение, но сам уговорил Мариулу не открывать этого никому, а помогать всячески связи дочери с кабинет-министром.
Она будет клеветать и на себя:
скажет, что еще до приезда в Петербург была порочна… что она неблагодарная, негодяйка, презренное орудие Бирона, избранное им для погибели его врага; что, взявшись погубить Волынского, невольно полюбила его и потом из любви решилась его спасти, доставив
государыне бумагу с доносом на герцога.
— Каково ж, Васенька? Княжна!.. в милости, в любви у
государыни!.. Невеста Волынского… скоро свадьба!.. Каково? Ведь это все я для тебя, милочка, устроила. Ты грозишь мне, чтобы я не проговорилась… Небось не
скажу, что мать твоя цыганка… Да не проговорилась ли я когда, Васенька?..
Пасмурный, угрюмый явился Бирон во дворец. Не уступая, он хотел возвратить прежнее свое влияние на душу
государыни. Это ему и удалось. Лишь только показался он у нее, она протянула ему дрожащую руку и
сказала голосом, проникнутым особенным благоволением...
— Обвинения законные, —
сказал Бирон, вынув из бокового кармана бумагу и подложив ее к подписи
государыни, — закон и должен наказать или оправдать. Я ничего другого не требую. Осмелюсь ли я, преданный вам раб, предлагать что-либо недостойное вашего характера, вашей прекрасной, высокой души?.. Взгляните на осуждения…
Государыня! твердость есть также добродетель… Вспомните, что этого требует от вас Россия.
— Но прежде казни моей, —
сказал он, — хочу еще замолвить одно слово
государыне за мое отечество. Истина пред смертным часом должна быть убедительна.