Неточные совпадения
— Мое настоящее имя вам не нужно знать, — отвечала она, садясь на диван и подняв вуаль. — Я имею поручение от доктора Людвиковича
передать этот пакет. Сочтите деньги (она подала ему пакет.) Дайте мне вашу карточку, приложите на ней печать и подпишите
слово: «получил». Более ничего не нужно. Прошу поскорее…
Яскулка, которому я
передал мои опасения насчет этого господина, совершенно вверился ему и не хотел
передавать дело, начатое с такими большими трудами и, по
словам его, так успешно веденное, другому адвокату.
Ни одним, однако ж,
словом не обнаружил он
перед дочерью грустной тайны души своей, предоставляя рассудку ее и разлуке сделать свое дело.
— Если вы уважаете эту девушку, так, конечно, не смех возбудит мой рассказ. Еще оговорку. У меня один сын; каков ни есть, он дорог матери. Отними его, Господи, у меня, если я хоть в одном
слове покривлю душою в том, что вам
передаю. Слушайте же.
Лиза поняла из загадочных
слов отца свой приговор. Смущенная, с растерзанным сердцем, она стояла
перед ним, как преступница
перед своим грозным судьей, глотала слезы, готовые хлынуть из глаз, но скрыла свое смущение и отвечала с твердостью...
— Я на это не уполномачивал его, — сказал Ранеев, — и к чему теперь! Даю тебе
слово, он бросит свои напрасные гонения. Наша тяжба с тобою решена. Какую же особенную тайну хотел ты мне
передать?
— Я был бы чудовище, если б после твоих
слов сказал: нет! Лиза, моя бесценная Лиза, мое божество: вот здесь, у образа Спасителя и Пречистой Его Матери, клянусь
перед лицом их отныне, с этой минуты принадлежать России всем сердцем, всеми помыслами, всеми делами моими.
Тони
передала письмо Сурмину; тот, читая его, также призадумался над подчеркнутом
словом: «счастливы». Он прочел доктору строки, касающиеся его. Левенмауль был, видимо, доволен, только заметил, что Евгения Сергеевна прекрасная, добрая, умная дама, одним
словом — была бы совершенство, если бы только…
Владислав взглянул на пасмурное небо, едва видное между верхушками дерев, и благоговейно, со слезами на глазах, произнес молитву, потом, обратись к верному слуге своему, завещал
передать Лизе, что в последние минуты его жизни дорогое имя ее было последним
словом, которое уста и сердце его сказали на земле.
Наконец выступил
перед ним добродушный лик умирающего праведника, он слышал его евангельские
слова прощения, и слезы закапали из его глаз.
Губернаторша произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности не могу
передать слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются дамы и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
Он сам это все
передавал слово в слово Софье Семеновне, которая одна и знает секрет, но в убийстве не участвовала ни словом, ни делом, а, напротив, ужаснулась так же, как и вы теперь.
Неточные совпадения
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по этому случаю летописец, — стоит
перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный,
слов не говорит, а только криком кричит".
В какой-то дикой задумчивости бродил он по улицам, заложив руки за спину и бормоча под нос невнятные
слова. На пути встречались ему обыватели, одетые в самые разнообразные лохмотья, и кланялись в пояс.
Перед некоторыми он останавливался, вперял непонятливый взор в лохмотья и произносил:
Понятно, как должен был огорчиться бригадир, сведавши об таких похвальных
словах. Но так как это было время либеральное и в публике ходили толки о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властию старик поопасился. Собравши излюбленных глуповцев, он вкратце изложил
перед ними дело и потребовал немедленного наказания ослушников.
А вор-новотор этим временем дошел до самого князя, снял
перед ним шапочку соболиную и стал ему тайные
слова на ухо говорить. Долго они шептались, а про что — не слыхать. Только и почуяли головотяпы, как вор-новотор говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил
перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в
словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.