Неточные совпадения
— Если вы уважаете эту девушку, так, конечно, не смех возбудит мой рассказ. Еще оговорку.
У меня один сын; каков ни есть, он дорог
матери.
Отними его, Господи,
у меня, если я хоть в одном слове покривлю душою в том, что вам передаю. Слушайте же.
Когда его увели, она села на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль раненого сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза смотрели с удовольствием. В груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба на людей, которые
отнимают у матери сына за то, что сын ищет правду.
И он должен был сознаться, что такбудет лучше. Настеньки он не мог же
отнимать у матери, а оставить при себе… где было ручательство, что он обеспечит ей и добрый уход, и довольство? Ему хотелось верить перемене своего положения. — Сбудутся его мечты, прочно усядется он на каком-нибудь крупном заработке — тем лучше!.. Всегда будет у него возможность дать средства на солидное образование Настеньки. Да полно, хорошо ли еще превращать ее в барышню, хотя бы и «педагогичку», хотя бы и с испанским языком?..
Что если князь
отнимает у матери своего собственного ребенка, что если он его осуждает из пустого подозрения на низкую долю? Тогда ведь поступок его, Степана, является еще более чудовищным. Тогда ведь это такой грех, которому нет и не может быть прощения.
Он сам стал школьным учителем, устроил классы для взрослых, читал им книги и брошюры, объяснял крестьянам их положение; кроме того, он издавал нелегальные народные книги и брошюры и отдавал все, что мог, не
отнимая у матери, на устройство таких же центров по другим деревням.
Неточные совпадения
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной
матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и
у ней та же болезнь, что
у покойного отца.
У Бога милостей много. Мужа
отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
— Нет, я не хочу быть вороном! — сказала девушка, изнемогая от усталости. — Мне жалко
отнимать цыпленков
у бедной
матери!
— Эх, мамаша, — крикнула
мать,
отняла у нее гроб, и обе они исчезли, а я остался в каюте, разглядывая синего мужика.
Всё пошло прахом! «Я не хочу тебя
отнять у твоей
матери и не беру с собой! — сказал он мне в день ретирады, — но я желал бы что-нибудь для тебя сделать».
Ей, женщине и
матери, которой тело сына всегда и все-таки дороже того, что зовется душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его грудь, плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть кровь в отвердевших жилах, в изношенных мускулах полумертвых людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти к молодой жизни, которую они должны были осудить и
отнять у самих себя.