Неточные совпадения
Вчера Афанасий Никитин начал современную ему
повесть о немчине, прозванном басурманом.
Он досказал свою
повесть о немце, которого называли басурманом, и доброписец Небогатый, передав ее исправно бумаге, положил свиток в кованый сундук — внукам на потешение.
Из них-то составил я «
Повесть о басурмане», пополнив из истории промежутки, сделанные разрушительным временем.
Тут Ян не выдержал и с сердцем дернул рассказчика за рукав, так что тот закусил себе язык. Между тем баронесса держала кошелек и, смотря на него, плакала. Какую ужасную
повесть прочли бы в этих слезах, если бы перевесть их на язык! Потом, как бы одумавшись, отерла слезы и начала расспрашивать Якубка, как доехал до Липецка сын ее (
о нем-то были все заботы), что там делал, как, с кем отправился в путь.
— Сына у меня нет, так ты будешь мне сыном, — произнес старик. — Только благословения не дам, пока не доскажешь
вестей о молодом господине без прибавок
о себе.
Якубек едва не прыгал от радости, осмелился поцеловать руку у баронессы, поцеловал в плечо своего будущего тестя, потом, приняв степенный вид, будто взошел на кафедру,
повел свой рассказ
о молодом Эренштейне.
Дитя, не зная отца, принял
весть о смерти его как
о смерти чужого человека.
Но речь, кажись, мы
вели о немчине.
На случай же личной беды Русалка имел в запасе
весть о болезни верейского князя.
— Здорово, Андрюша, — сказал Василий Федорович, сидя, с роскошным самодовольством, на креселках своих, кряхтевших под дородною тяжестью его, и поцеловал в маковку мальчика, к нему подошедшего; потом, обратясь к старику, примолвил: — Добро пожаловать, Афоня! Садись-ка на большое место: сказочнику и страннику везде почет. Потешь же нас ныне словом
о том, как в Индусах войну
ведут, оллоперводигер.
— Ты опять отобьешься от речи, как в индусах войну
ведут, — перебил воевода, желавший, чтобы рассказом
о ратных делах отвели совсем душу его от грустного впечатления, сделанного на нее криком ворона.
И много, много рассказывал одноглазый странник
о нравах и обычаях индейцев, и дошел он наконец до того, как в Индусах войну
ведут. Тут застучал докладчик, кольцо, — и оборвал нить его рассказа. Послышался конский топот и вслед за тем суета слуг на дворе и в сенях. В оружейную вбежал Хабар-Симской и хотел что-то говорить, но отец предупредил его...
Только те, которые находились поближе к главному виновнику этого торжества, могли понять, что они видели; но чем далее кто был от него, тем чуднее получал
о нем
вести.
Хотел Антон перебить его, чтобы спросить подробнее
о состоянии иноземцев на Руси; но книгопечатник не останавливался и продолжал печатать свои
вести не хуже цилиндрического станка.
Антон пожал ему руку, как бы в благодарность за хорошее мнение
о нем, и, когда они выехали из ворот, новость предметов, окруживших со всех сторон приезжего и чужеземца, отвлекла его мысли от синьорины Анастасии. Нечего таить, она делалась для него интересною, как таинственная героиня рыцарской
повести, скрываемая в очарованном замке.
Со всех сторон осажденное
вестью о разлуке, сердце ее надрывалось тоскою невыносимою.
Если он и думал иногда
о сыне, так это для того только, чтобы не допустить
вести об его плебейском существовании до ушей императора и придворных.
Выбор Поппеля в наследники их имени и состояния жестоко огорчил было ее; но
вести из Московии через соотечественников жида Захария, верного в выполнении своей благодарности,
вести о милостях тамошнего царя к Антону,
о почестях и богатстве, которые его ожидают, утешили бедную мать.
Действительно, сказочника Афанасия Никитина
вели скованного, за караулом недельщиков. В чем же бедного вина? за что такое наказание? А вот за что. Иван Васильевич, проведав, что он тверской уроженец, знает каждый пригорок и каждый куст около Твери,
велел ему языком идти с полками да, подойдя под Тверь, сказывать,
о чем его спросят. На это Афанасий Никитин отвечал...
Полки делали самые малые переходы. Они не дошли еще до Клина, а охотники были уже под Тверью. Сотни этих удальцов, под воеводством Хабара, наводили страх на нее; то являлись в посадах с гиканьем и криком, с
вестью о разорении и гибели, то исчезали в тверских лесах, унося с собою и следы свои.
Остальную
повесть о покорении Твери доскажу вам словами историка: [История государства Российского, т. VI, с. 173.] «Тогда епископ, князь Михайла Холмский, с другими князьями, боярами и земскими людьми, сохранив до конца верность своему законному властителю, отворили город Иоанну, вышли и поклонились ему как общему монарху России.
В
повести нашей мы видели две враждующие партии: боярина Мамона против семейства Образца и рыцаря Поппеля против лекаря Эренштейна; не говорю уж
о тайных ненавистных нападках отца на сына, возмущающих душу.
Анастасия ничего не отвечала; она не могла говорить от слез, закрыв глаза руками. Наконец, обольщенная дружеским участием Селиновой, уверенная, что ей легче будет, если сдаст тайну свою такой доброй подруге, рассказала ей любовь свою к басурману. Эпизод
о тельнике был выпущен из откровенной
повести, кончившейся все-таки убеждением, что она очарована, околдована.
Иван Васильевич встал «да вспросил
о здоровье светлейшего и наяснейшего Фридерика, римского цесаря, и краля ракусского и иных, приятеля своего возлюбленного, да и руку подал послу стоя, да
велел всести ему на скамейке, против себя близко».
— Не по пригожу ты, лицарь Николай Поплев, — сказал он, —
ведешь речь
о дворском нашем лекаре: мастерство свое и преданность Онтон доказал нам не раз на деле.
В числе уроков, данных мамкою своей воспитаннице, как себя
вести и что когда говорить, был и тот, что и каким голосом следовало отвечать отцу, когда он молвит ей
о женихе. Эпиграф, взятый нами для настоящей главы, с должным, мерным причитанием, затвердила на подобный случай Анастасия, но теперь было не до него. Она стояла у изголовья отцовой кровати ни жива ни мертва; она ничего не могла вымолвить и утирала тонким рукавом своим слезы, льющиеся в изобилии. Отец продолжал...
Сын отвечал ему глухим, предсмертным кашлем. Еще не дошла до них тайна, что Образец отдает дочь свою за Антона-лекаря. Хотя и потревожило Мамона известие, что басурмана выжил старый воевода из своего двора, но
весть о смерти царевича покуда вознаградила его.
— Видит господь, — говорил всесветный переводчик или переводитель
вестей, — только из горячей любви, из глубоковысочайшей преданности передаю вам великую тайну. Умоляю
о скрытности. Если узнают посол цесарский и Мамон, ходя, ощупывай то и дело голову.
Пища, более обильная и вкусная, припасы для письма на случай переписки с друзьями при первом удобном случае,
вести о тех,
о ком так хотелось знать несчастному, и надежды умилостивить властителя — вот что принес добрый Курицын.
Он позвал к себе свое домашнее привидение, которое являлось к нему, словно из гроба, для того только, чтобы выслушивать радостную
весть о чьем-нибудь несчастии.
Хабар
велел мамке и всем посторонним выйти из светлицы. Когда это было исполнено, стал пенять ей, что предается такому отчаянию при людях, представлял, что дворчане могут заключить
о ней худое.
Впоследствии над этими словами задумывался венчанный внук Иоанна, заключенный в том же отделении черной избы; часто искал злополучный Дмитрий Иванович ключа к этим иероглифам. Только сказочник Афоня мог объяснить их, рассказав ему
повесть о заключенном. Недаром же Антон написал четыре слова на родном языке: они послужили к прекрасной тризне по нем, совершенной через несколько лет устами доброго старца и сердцем юного узника, который не знал своих преступлений.
Поппель, возвратясь ко двору своего государя, спешил обрадовать дядю
вестью о смерти его однофамильца.
Он спешил рассказать встречному и поперечному
повесть о рождении Антона и свои злодеяния. Вскоре монастырь заключил его в стенах своих. В тот же монастырь последовал за ним новый отшельник: это был Антонио Фиоравенти. Можно судить, какова была их первая встреча. Долго еще встречались они каждый день в переходах монастырских, униженно кланялись друг другу и поспешали у подножья креста смывать слезами глубокого раскаяния кровь невинной жертвы, которою были запятнаны.