Неточные совпадения
— Так как же, Фома Фомич? — спрашивает искательно хозяйка. —
Это же
дело выеденного яйца не стоит… Ведь вам только слово сказать…
— А все-таки мой совет вам: вы
эту девицу лучше сплавьте куда-нибудь заблаговременно. Конечно, ваше
дело, но как хороший знакомый — предупреждаю-с.
— Пфуй! Что
это за безобразие? — кричит она начальственно. — Сколько раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу
днем и еще — пфуй! ч — в одном белье. Не понимаю, как
это у вас нет никакой совести. Порядочные девушки, которые сами себя уважают, не должны вести себя так публично. Кажутся, слава богу, вы не в солдатском заведении, а в порядочном доме. Не на Малой Ямской.
Но ни у кого нет аппетита благодаря сидячей жизни и неправильному сну, а также потому, что большинство девиц, как институтки в праздник, уже успели
днем послать в лавочку за халвой, орехами. рахат-лукумом, солеными огурцами и тянучками и
этим испортили себе аппетит.
Но одну половину из
этой цены брала себе хозяйка, Анна Марковна, другую же музыканты
делили поровну.
— Что
это, в самом
деле, за хамство! Кажется, я бежать не собираюсь отсюда. И потом разве вы не умеете разбирать людей? Видите, что к вам пришел человек порядочный, в форме, а не какой-нибудь босяк. Что за назойливость такая!
Почему-то он был сумрачен, хромал на правую ногу и старался как можно меньше обращать на себя внимание: должно быть, его профессиональные
дела находились в
это время в плохом обороте.
— Никто вас и не тянет, Гаврила Петрович, непременно совершать грехопадение, — сказал Рамзес примирительно. — К чему
этот пафос и
эта меланхолия, когда
дело обстоит совсем просто? Компания молодых русских джентльменов хочет скромно и дружно провести остаток ночи, повеселиться, попеть и принять внутрь несколько галлонов вина и пива. Но все теперь закрыто, кроме
этих самых домов. Ergo!.. [Следовательно!.. (лат.)]
Студенты, смеясь и толкаясь, обступили Ярченко, схватили его под руки, обхватили за талию. Всех их одинаково тянуло к женщинам, но ни у кого, кроме Лихонина, не хватало смелости взять на себя почин. Но теперь все
это сложное, неприятное и лицемерное
дело счастливо свелось к простой, легкой шутке над старшим товарищем. Ярченко и упирался, и сердился, и смеялся, стараясь вырваться. Но в
это время к возившимся студентам подошел рослый черноусый городовой, который уже давно глядел на них зорко и неприязненно.
Недаром же в тот
день, когда на Бессарабской площади казаки, мясоторговцы, мучники и рыбники избивали студентов, Симеон, едва узнав об
этом, вскочил на проезжавшего лихача и, стоя, точно полицеймейстер, в пролетке, помчался на место драки, чтобы принять в ней участие.
— Да, я здесь, правда, свой человек, — спокойно продолжал он, медленными кругами двигая рюмку по столу.Представьте себе: я в
этом самом доме обедал изо
дня в
день ровно четыре месяца.
— Но, в самом
деле, Сергей Иванович, отчего бы вам не попробовать все
это описать самому? — спросил Ярченко. — У вас так живо сосредоточено внимание на
этом вопросе.
— Вот так! Браво, студентик! Браво, браво, браво!.. Так его, хорошенько!.. В самом
деле, что
это за безобразие! Вот он придет сюда, — я ему все
это повторю.
А
этот чернозем через год обращался в толстенную бабищу, которая целый
день лежит на постели и жует пряники или унижет свои пальцы копеечными кольцами, растопырит их и любуется.
— А в самом
деле, — сказала Женя, — берите Любку.
Это не то, что я. Я как старая драгунская кобыла с норовом. Меня ни сеном, ни плетью не переделаешь. А Любка девочка простая и добрая. И к жизни нашей еще не привыкла. Что ты, дурища, пялишь на меня глаза? Отвечай, когда тебя спрашивают. Ну? Хочешь или нет?
Наивная Люба и в самом
деле потянулась губами к руке Лихонина, и
это движение всех рассмешило и чуть-чуть растрогало.
Дело коммивояжера чрезвычайно трудное и требует многих знаний, и не так знаний
дела, как знаний, как бы
это сказать… человеческой души.
Фальшивого или дурного
дела я не возьму, хотя бы мне за
это предлагали миллионы.
После
этого уговорить ее скрыться, как в самом надежном убежище, в публичном доме, где она могла жить в полной безопасности от полиции и сыщиков, было пустым
делом.
Ему приходилось удовлетворять и садические и мазохические наклонности своих клиентов, а иногда обслуживать и совсем противоестественные половые извращения, хотя, надо сказать, что за последнее он брался только в редких случаях, суливших большую несомненную прибыло Раза два-три ему приходилось отсиживать в тюрьме, но
эти высидки шли ему впрок: он не только не терял хищнического нахрапа и упругой энергии в
делах, но с каждым годом становился смелее, изобретательнее и предприимчивее.
К женщинам он был совершенно равнодушен, хотя понимал их и умел ценить, и был в
этом отношении похож на хорошего повара, который при тонком понимании
дела страдает хроническим отсутствием аппетита.
— Ах, Захар! Опять «не полагается»! — весело воскликнул Горизонт и потрепал гиганта по плечу. — Что такое «не полагается»? Каждый раз вы мне тычете
этим самым своим «не полагается». Мне всего только на три
дня. Только заключу арендный договор с графом Ипатьевым и сейчас же уеду. Бог с вами! Живите себе хоть один во всех номерах. Но вы только поглядите, Захар, какую я вам привез игрушку из Одессы! Вы таки будете довольны!
После приезда, на другой
день, он отправился к фотографу Мезеру, захватив с собою соломенную девушку Бэлу, и снялся с ней в разных позах, причем за каждый негатив получил по три рубля, а женщине дал по рублю. Снимков было двадцать. После
этого он поехал к Барсуковой.
— Кажется, мадам Барсукова, мы с вами не в первый раз имеем
дело. Обманывать я вас не буду и сейчас же ее привезу сюда. Только прошу вас не забыть, что вы моя тетка, и в
этом направлении, пожалуйста, работайте. Я не пробуду здесь, в городе, более чем три
дня.
— Представьте себе, что в прошлом году сделал Шепшерович! Он отвез в Аргентину тридцать женщин из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы думаете на
этом Шепшерович успокоился? На
эти деньги, чтобы оплатить себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок и рассовал их в Москву, Петербург, Киев, Одессу и в Харьков. Но вы знаете, мадам,
это не человек, а орел. Вот кто умеет делать
дела!
Все поглядели по направлению ее руки. И в самом
деле, картина была довольно смешная. Сзади румынского оркестра сидел толстый, усатый человек, вероятно, отец, а может быть, даже и дедушка многочисленного семейства, и изо всех сил свистел в семь деревянных свистулек, склеенных. вместе. Так как ему было, вероятно, трудно передвигать
этот инструмент между губами, то он с необыкновенной быстротой поворачивал голову то влево, то вправо.
— Именно! Я вас очень люблю, Рязанов, за то, что вы умница. Вы всегда схватите мысль на лету, хотя должна сказать, что
это не особенно высокое свойство ума. И в самом
деле, сходятся два человека, вчерашние друзья, собеседники, застольники, и сегодня один из них должен погибнуть. Понимаете, уйти из жизни навсегда. Но у них нет ни злобы, ни страха. Вот настоящее прекрасное зрелище, которое я только могу себе представить!
— Давно. Помнишь, когда у нас были студенты? Еще они затеяли скандал с Платоновым? Тогда я в первый раз узнала об
этом. Узнала
днем.
А если ты полюбишь кого-нибудь истинно чистой, святой любовью, то я благословлю тот
день и час, когда вырвал тебя из
этого дантова ада!
В
дни голодовок, — а ему приходилось испытывать их неоднократно, — он приходил сюда на базар и на жалкие, с трудом добытые гроши покупал себе хлеба и жареной колбасы.
Это бывало чаще всего зимою. Торговка, укутанная во множество одежд, обыкновенно сидела для теплоты на горшке с угольями, а перед нею на железном противне шипела и трещала толстая домашняя колбаса, нарезанная кусками по четверть аршина длиною, обильно сдобренная чесноком. Кусок колбасы обыкновенно стоил десять копеек, хлеб — две копейки.
Но все-таки черт бы побрал весь сегодняшний идиотский
день, и
этого двусмысленного резонера-репортера Платонова, и его собственный, Лихонина, нелепый рыцарский порыв!
Точно, в самом
деле, все
это было не из действительной жизни, а из романа „Что делать?“ писателя Чернышевского.
За ним
этот смешной недостаток знали, высмеивали
эту его черту добродушно и бесцеремонно, но охотно прощали ради той независимой товарищеской услужливости и верности слову, данному мужчине (клятвы женщинам были не в счет), которыми он обладал так естественно. Впрочем, надо сказать, что он пользовался в самом
деле большим успехом у женщин. Швейки, модистки, хористки, кондитерские и телефонные барышни таяли от пристального взгляда его тяжелых, сладких и томных черно-синих глаз…
— Я знаю вас всех, господа, за хороших, близких друзей, — он быстро и искоса поглядел на Симановского,и людей отзывчивых. Я сердечно прошу вас прийти мне на помощь.
Дело мною сделано впопыхах, — в
этом я должен признаться, — но сделано по искреннему, чистому влечению сердца.
Дело, конечно, не в деньгах, которые я всегда для нее нашел бы, но ведь заставить ее есть, пить и притом дать ей возможность ничего не делать —
это значит осудить ее на лень, равнодушие, апатию, а там известно, какой бывает конец.
— Да
это и неважно! — горячо вступился Соловьев.Если бы мы имели
дело с девушкой интеллигентной, а еще хуже полуинтеллигентной, то из всего, что мы собираемся сделать, вышел бы вздор, мыльный пузырь, а здесь перед нами девственная почва, непочатая целина.
— Слушай, князь! Каждую святую мысль, каждое благое
дело можно опаскудить и опохабить. В
этом нет ничего ни умного, ни достойного. Если ты так по-жеребячьи относишься к тому, что мы собираемся сделать, то вот тебе бог, а вот и порог. Иди от нас!
—
Это верно, — согласился князь, — но и непрактично: начнем столоваться в кредит. А ты знаешь, какие мы аккуратные плательщики. В таком
деле нужно человека практичного, жоха, а если бабу, то со щучьими зубами, и то непременно за ее спиной должен торчать мужчина. В самом
деле, ведь не Лихонину же стоять за выручкой и глядеть, что вдруг кто-нибудь наест, напьет и ускользнет.
Денег не жалко —
это правда, я согласен с Лихониным, но ведь такое начало трудовой жизни, когда каждый шаг заранее обеспечен, не ведет ли оно к неизбежной распущенности и халатности и в конце Концов к равнодушному пренебрежению к
делу.
— А что касается до меня, — заметил князь, — то я готов, как твой приятель и как человек любознательный, присутствовать при
этом опыте и участвовать в нем. Но я тебя еще утром предупреждал, что такие опыты бывали и всегда оканчивались позорной неудачей, по крайней мере те, о которых мы знаем лично, а те, о которых мы знаем только понаслышке, сомнительны в смысле достоверности. Но ты начал
дело, Лихонин, — и делай. Мы тебе помощники.
Он вообще нередко бывал в
этих местах, но никогда ему не приходилось идти туда
днем, и по дороге ему все казалось, что каждый встречный, каждый извозчик и городовой смотрят на него с любопытством, с укором или с пренебрежением, точно угадывая цель его путешествия.
«Но ведь я мужчина! Ведь я господин своему слову. Ведь то, что толкнуло меня на
этот поступок, было прекрасно, благородно и возвышенно. Я отлично помню восторг, который охватил меня, когда моя мысль перешла в
дело!
Это было чистое, огромное чувство. Или
это просто была блажь ума, подхлестнутого алкоголем, следствие бессонной ночи, курения и длинных отвлеченных разговоров?»
— Ja, mein Herr [Да, сударь (нем.)], — сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь в низкое кресло и закуривая папиросу. — Вы заплатиль за одна ночь и вместо
этого взяль девушка еще на одна
день и еще на одна ночь. Also [Стало быть (нем.)], вы должен еще двадцать пять рублей. Когда мы отпускаем девочка на ночь, мы берем десять рублей, а за сутки двадцать пять.
Это, как такса. Не угодно ли вам, молодой человек, курить? — Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно взял папиросу.
— Выйдет, не выйдет, —
это уж мое
дело, — глухо ответил Лихонин, глядя вниз, на свои пальцы, подрагивавшие у него на коленях.
— О, конечно, ваше
дело, молодой студент, — и дряблые щеки и величественные подбородки Эммы Эдуардовны запрыгали от беззвучного смеха. — От души желаю вам на любовь и дружбу, но только вы потрудитесь сказать
этой мерзавке,
этой Любке, чтобы она не смела сюда и носа показывать, когда вы ее, как собачонку, выбросите на улицу. Пусть подыхает с голоду под забором или идет в полтинничное заведение для солдат!
— Молодой человек! Я не знаю, чему вас учат в разных ваших университетах, но неужели вы меня считаете за такую уже окончательную дуру? Дай бог, чтобы у вас были, кроме
этих, которые на вас, еще какие-нибудь штаны! Дай бог, чтобы вы хоть через
день имели на обед обрезки колбасы из колбасной лавки, а вы говорите: вексель! Что вы мне голову морочите?
Лихонин упал духом. Сначала он пробовал было возмущаться дороговизной поставляемых материалов, но экономка хладнокровно возражала, что
это ее совсем не касается, что заведение только требует, чтобы девушка одевалась прилично, как подобает девице из порядочного, благородного дома, а до остального ему нет
дела. Заведение только оказывает ей кредит, уплачивая ее расходы.
— Опять повторяю:
это не мое
дело. А вы, молодой человек, не выражайтесь, потому что я позову швейцара, и он вас выкинет из дверей.
Наконец
дело с Эммой Эдуардовной было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во время
этой операции оба глядели друг другу в глаза и на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже стоял на улице, она, оставаясь на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
Так как он знал, что им все равно придется оставить их мансарду,
этот скворечник, возвышавшийся над всем городом, оставить не так из-за тесноты и неудобства, как из-за характера старухи Александры, которая с каждым
днем становилась все лютее, придирчивее и бранчивее, то он решился снять на краю города, на Борщаговке, маленькую квартиренку, состоявшую из двух комнат и кухни.