Неточные совпадения
Но за Ямой
на много лет — даже до сего
времени — осталась темная слава, как о месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном.
А
на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за
время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а
на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от
времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.
Женя смотрит
на нее несколько
времени пристально, покачивает головой и говорит многозначительно...
Порою завязывались драки между пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися
на выручку товарищу швейцару, — драка, во
время которой разбивались стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев, кровь заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и люди с проткнутыми боками и проломленными головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая с горящими глазами, со счастливым смехом лезла в самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась и науськивала, в то
время как ее подруги визжали от страха и прятались под кровати.
Тогда запирались наглухо двери и окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная, дикая, с выкриками и слезами, с надругательством над женским телом, русская оргия, устраивались райские ночи, во
время которых уродливо кривлялись под музыку нагишом пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины с дряблыми, желтыми, обвисшими, жидкими телами, пили и жрали, как свиньи, в кроватях и
на полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
— Оставим это. Так знаешь. Мари, я себе все
время ищу вот такую девочку, как ты, такую скромную и хорошенькую. Я человек состоятельный, я бы тебе нашел квартиру со столом, с отоплением, с освещением. И
на булавки сорок рублей в месяц. Ты бы пошла?
Но чаще всего у него не было денег, и он просиживал около своей любовницы целыми вечерами, терпеливо и ревниво дожидаясь ее, когда Соньку случайно брал гость. И когда она возвращалась обратно и садилась с ним рядом, то он незаметно, стараясь не обращать
на себя общего внимания и не поворачивая головы в ее сторону, все
время осыпал ее упреками. И в ее прекрасных, влажных, еврейских глазах всегда во
время этих разговоров было мученическое, но кроткое выражение.
Почему-то он был сумрачен, хромал
на правую ногу и старался как можно меньше обращать
на себя внимание: должно быть, его профессиональные дела находились в это
время в плохом обороте.
Но всем показалось скучным идти среди ночи
на семейную квартиру, входить
на цыпочках по лестнице и говорить все
время шепотом.
Товарищи никогда не могли постигнуть, где он находил
время для занятий наукой, но тем не менее все экзамены и очередные работы он сдавал отлично и с первого курса был
на виду у профессоров.
Студенты, смеясь и толкаясь, обступили Ярченко, схватили его под руки, обхватили за талию. Всех их одинаково тянуло к женщинам, но ни у кого, кроме Лихонина, не хватало смелости взять
на себя почин. Но теперь все это сложное, неприятное и лицемерное дело счастливо свелось к простой, легкой шутке над старшим товарищем. Ярченко и упирался, и сердился, и смеялся, стараясь вырваться. Но в это
время к возившимся студентам подошел рослый черноусый городовой, который уже давно глядел
на них зорко и неприязненно.
В то
время, когда репортер отвечал Ярченку, Тамара тихо встала со своего места, обошла стол и, нагнувшись над Собашниковым, сказала ему шепотом
на ухо...
— Потому что Сергей Иваныч ему по морде дали… Из-за Нинки. К Нинке пришел один старик… И остался
на ночь… А у Нинки был красный флаг… И старик все
время ее мучил… А Нинка заплакала и убежала.
— А Нинка говорит: я, говорит, ни за что с ним не останусь, хоть режьте меня
на куски… всю, говорит, меня слюнями обмочил. Ну старик, понятно, пожаловался швейцару, а швейцар, понятно, давай Нинку бить. А Сергей Иваныч в это
время писал мне письмо домой, в провинцию, и как услышал, что Нинка кричит…
Женя, которая все
время пристально глядела
на студента, весело и злобно играя блестящими темными глазами, вдруг захлопала в ладоши.
В это
время в кабинет вошел Симеон с подносом,
на котором стояли два бокала с игристым золотым вином и лежала большая визитная карточка.
Держась рукой за воображаемую цепочку и в то же
время оскаливаясь, приседая, как мартышка, часто моргая веками и почесывая себе то зад, то волосы
на голове, он пел гнусавым, однотонным и печальным голосом, коверкая слова...
А ведь ты сам знаешь, что дети — это самые первые, самые милые вралишки и в то же
время самый искренний
на свете народ.
Ровинская небрежно, но в то же
время и пристально глядела вниз
на эстраду и
на зрителей, и лицо ее выражало усталость, скуку, а может быть, и то пресыщение всеми зрелищами, какие так свойственны знаменитостям.
Вдруг, мгновенно, ее прелестные глаза наполнились слезами и засияли таким волшебным зеленым светом, каким сияет летними теплыми сумерками вечерняя звезда. Она обернула лицо к сцене, и некоторое
время ее длинные нервные пальцы судорожно сжимали обивку барьера ложи. Но когда она опять обернулась к своим друзьям, то глаза уже были сухи и
на загадочных, порочных и властных губах блестела непринужденная улыбка.
— Да, да, конечно, вы правы, мой дорогой. Но слава, знаменитость сладки лишь издали, когда о них только мечтаешь. Но когда их достиг — то чувствуешь одни их шипы. И зато как мучительно ощущаешь каждый золотник их убыли. И еще я забыла сказать. Ведь мы, артисты, несем каторжный труд. Утром упражнения, днем репетиция, а там едва хватит
времени на обед — и пора
на спектакль. Чудом урвешь часок, чтобы почитать или развлечься вот, как мы с вами. Да и то… развлечение совсем из средних…
— В прежнее
время люди жили веселее и не знали никаких предрассудков. Вот тогда, мне кажется, я была бы
на месте и жила бы полной жизнью. О, древний Рим!
В это
время они уже подъехали к самому роскошному заведению
на Ямках — к Треппелю. Адвокат Рязанов сказал, улыбаясь своей обычной иронической улыбкой...
Просто позвал меня к себе
на квартиру, а жена его в это
время пошла
на базар за поросенком, — было рождество.
Любке почему-то показалось, что Лихонин
на нее рассердился или заранее ревнует ее к воображаемому сопернику. Уж слишком он громко и возбужденно декламировал. Она совсем проснулась, повернула к Лихонину свое лицо, с широко раскрытыми, недоумевающими и в то же
время покорными глазами, и слегка прикоснулась пальцами к его правой руке, лежавшей
на ее талии.
Он встал и пошел дальше, приглядываясь ко всему встречному с неустанным, обостренным и в то же
время спокойным вниманием, точно он смотрел
на созданный богом мир в первый раз.
Десять или пятнадцать торговок, в обыкновенное
время злоязычных сплетниц и неудержимых, неистощимых в словесном разнообразии ругательниц, а теперь льстивых и ласковых подруг, очевидно, разгулялись еще с прошлого вечера, прокутили целую ночь и теперь вынесли
на базар свое шумное веселье.
И о чем бы он ни говорил, он всегда сводил монолог
на самую прекрасную, самую плодородную, самую передовую, самую рыцарскую и в то же
время самую обиженную страну — Грузию.
Конечно, я в состоянии нанять ей дешевую комнатку, дать первое
время, что-нибудь
на прокорм, но вот что делать дальше, это меня затрудняет.
— А все же вы паспорт, господин Лихонин, непременно завтра же предъявите, — настойчиво сказал управляющий
на прощанье. — Как вы человек почтенный, работящий, и мы с вами давно знакомы, также и платите вы аккуратно, то только для вас делаю.
Времена, вы сами знаете, какие теперь тяжелые. Донесет кто-нибудь, и меня не то что оштрафуют, а и выселить могут из города. Теперь строго.
На следующий день (вчера было нельзя из-за праздника и позднего
времени), проснувшись очень рано и вспомнив о том, что ему нужно ехать хлопотать о Любкином паспорте, он почувствовал себя так же скверно, как в былое
время, когда еще гимназистом шел
на экзамен, зная, что наверное провалится.
Надо сказать, что, идя в Ямки, Лихонин, кроме денег, захватил с собою револьвер и часто по дороге,
на ходу, лазил рукой в карман и ощущал там холодное прикосновение металла. Он ждал оскорбления, насилия и готовился встретить их надлежащим образом. Но, к его удивлению, все, что он предполагал и чего он боялся, оказалось трусливым, фантастическим вымыслом. Дело обстояло гораздо проще, скучнее, прозаичнее и в то же
время неприятнее.
Дальше упоминалось о том, что расплата производится при помощи марок, которые хозяйка выдает проститутке по получении от нее денег, а счет заключается в конце каждого месяца, И наконец, что проститутка во всякое
время может оставить дом терпимости, даже если бы за ней оставался и долг, который, однако, она обязывается погасить
на основании общих гражданских законов.
Наконец дело с Эммой Эдуардовной было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во
время этой операции оба глядели друг другу в глаза и
на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже стоял
на улице, она, оставаясь
на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
Он, повозившись некоторое
время с настройкой, откашливался, клал ногу
на ногу, небрежно отваливался
на спинку стула и начинал горловым, немного хриплым, но приятным и верным тенорком...
И при этом он делал вид, что млеет от собственного пения, зажмуривал глаза, в страстных местах потрясал головою или во
время пауз, оторвав правую руку от струн, вдруг
на секунду окаменевал и вонзался в глаза Любки томными, влажными, бараньими глазами. Он знал бесконечное множество романсов, песенок и старинных шутливых штучек. Больше всего нравились Любке всем известные армянские куплеты про Карапета...
Неопровержимостью своих мнений, уверенностью тона, дидактичностью изложения он так же отнимал волю у бедной Любки и парализовал ее душу, как иногда во
время университетских собраний или
на массовках он влиял
на робкие и застенчивые умы новичков.
Тогда они ворчат
на весь мир, говорят, что их не поняли, что их
время было
временем святых идеалов.
— Я ему тоже скажу, — прибавила она плачущим голосом, — что вы, вместо того чтобы меня учить, только болтаете всякую чушь и тому подобную гадость, а сами все
время держите руку у меня
на коленях. А это даже совсем неблагородно. — И в первый раз за все их знакомство она, раньше робевшая и стеснявшаяся, резко отодвинулась от своего учителя.
Одна из девиц, красная, толстая и басистая, у которой всего-навсего были в лице только пара красных щек, из которых смешно выглядывал намек
на вздернутый нос и поблескивала из глубины пара черных изюминок-глазок, все
время рассматривала Любку с ног до головы, точно сквозь воображаемый лорнет, водя по ней ничего не говорящим, но презрительным взглядом.
Она была нерасчетлива и непрактична в денежных делах, как пятилетний ребенок, и в скором
времени осталась без копейки, а возвращаться назад в публичный дом было страшно и позорно. Но соблазны уличной проституции сами собой подвертывались и
на каждом шагу лезли в руки. По вечерам,
на главной улице, ее прежнюю профессию сразу безошибочно угадывали старые закоренелые уличные проститутки. То и дело одна из них, поравнявшись с нею, начинала сладким, заискивающим голосом...
Да и то надо сказать, разве Коля, подобно большинству его сверстников, не видал, как горничная Фрося, такая краснощекая, вечно веселая, с ногами твердости стали (он иногда, развозившись, хлопал ее по спине), как она однажды, когда Коля случайно быстро вошел в папин кабинет, прыснула оттуда во весь дух, закрыв лицо передником, и разве он не видал, что в это
время у папы было лицо красное, с сизым, как бы удлинившимся носом, и Коля подумал: «Папа похож
на индюка».
В то
время у них служила горничная Нюша, которую иногда шутя называли синьорита Анита, прелестная черноволосая девушка, которую, если бы переменять
на ней костюмы, можно было бы по наружности принять и за драматическую актрису, и за принцессу крови, и за политическую деятельницу.
Конечно, все мужчины испытывали эту первоначальную tristia post coitus, но это великая нравственная боль, очень серьезная по своему значению и глубине, весьма быстро проходит, оставаясь, однако, у большинства надолго, иногда
на всю жизнь, в виде скуки и неловкости после известных моментов. В скором
времени Коля свыкся с нею, осмелел, освоился с женщиной и очень радовался тому, что когда он приходил в заведение, то все девушки, а раньше всех Верка, кричат...
Этот пожилой, степенный и величественный человек, тайный продавец казенных свечей, был очень удобным гостем, потому что никогда не задерживался в доме более сорока минут, боясь пропустить свой поезд, да и то все
время поглядывал
на часы. Он за это
время аккуратно выпивал четыре бутылки пива и, уходя, непременно давал полтинник девушке
на конфеты и Симеону двадцать копеек
на чай.
— Господа! — вдруг патетически воскликнул Ванька-Встанька, прервав пение и ударив себя в грудь. — Вот вижу я вас и знаю, что вы — будущие генералы Скобелев и Гурко, но и я ведь тоже в некотором отношении военная косточка. В мое
время, когда я учился
на помощника лесничего, все наше лесное ведомство было военное, и потому, стучась в усыпанные брильянтами золотые двери ваших сердец, прошу: пожертвуйте
на сооружение прапорщику таксации малой толики spiritus vini, его же и монаси приемлют.
Принесли вино. Тамара выклянчила, кроме того, пирожных. Женька попросила позволения позвать Маньку Беленькую. Сама Женька не пила, не вставала с постели и все
время куталась в серый оренбургский платок, хотя в комнате было жарко. Она пристально глядела, не отрываясь,
на красивое, загоревшее, ставшее таким мужественным лицо Гладышева.
С месяц Сергей Иванович перебивался кое-как, с хлеба
на воду, где-то
на задворках Темниковской улицы, таская
время от
времени в редакцию «Отголосков» заметки об уличных происшествиях или смешные сценки из камер мировых судей.
Да и здесь я вроде как
на подножном корму: придет
время удастся у меня минутка — уйду!
Эмма Эдуардовна пришла в маленький кабинетик, где когда-то любила пить кофе с топлеными сливками Анна Марковна, села
на диван и указала Тамаре место напротив себя. Некоторое
время женщины молчали, испытующе, недоверчиво оглядывая друг друга.