Неточные совпадения
Пожилой гость в форме благотворительного ведомства вошел медленными, нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге немного корпусом вперед и потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их. Так как все женщины торжественно молчали, точно не замечая его, то он пересек залу и опустился
на стул рядом с Любой, которая согласно этикету только подобрала немного юбку, сохраняя рассеянный и независимый
вид девицы из порядочного дома.
Возбуждала его также и Вера своим
видом мальчишки и крепкими ляжками, плотно охваченными белым трико, и Беленькая Маня, так похожая
на невинную гимназистку, и Женя со своим энергичным, смуглым, красивым лицом.
Одну минуту он совсем уж было остановился
на Жене, но только дернулся
на стуле и не решился: по ее развязному, недоступному и небрежному
виду и по тому, как она искренно не обращала
на него никакого внимания, он догадывался, что она — самая избалованная среди всех девиц заведения, привыкшая, чтобы
на нее посетители шире тратились, чем
на других.
— Да, но должны же существовать какие-нибудь клапаны для общественных страстей? — важно заметил Борис Собашников, высокий, немного надменный и манерный молодой человек, которому короткий китель, едва прикрывавший толстый зад, модные, кавалерийского фасона брюки, пенсне
на широкой черной ленте и фуражка прусского образца придавали фатоватый
вид. — Неужели порядочнее пользоваться ласками своей горничной или вести за углом интригу с чужой женой? Что я могу поделать, если мне необходима женщина!
— Слушайте, — сказал он тихо, хриплым голосом, медленно и веско расставляя слова. — Это уже не в первый раз сегодня, что вы лезете со мной
на ссору. Но, во-первых, я вижу, что, несмотря
на ваш трезвый
вид, вы сильно и скверно пьяны, а во-вторых, я щажу вас ради ваших товарищей. Однако предупреждаю, если вы еще вздумаете так говорить со мною, то снимите очки.
— Что? — встрепенулся студент. Он сидел
на диване спиною к товарищам около лежавшей Паши, нагнувшись над ней, и давно уже с самым дружеским, сочувственным
видом поглаживал ее то по плечам, то по волосам
на затылке, а она уже улыбалась ему своей застенчиво-бесстыдной и бессмысленно-страстной улыбкой сквозь полуопущенные и трепетавшие ресницы. — Что? В чем дело? Ах, да, можно ли сюда актера? Ничего не имею против. Пожалуйста…
На каждом перекрестке открывались ежедневно «фиалочные заведения» — маленькие дощатые балаганчики, в каждом из которых под
видом продажи кваса торговали собою, тут же рядом за перегородкой из шелевок, по две, по три старых девки, и многим матерям и отцам тяжело и памятно это лето по унизительным болезням их сыновей, гимназистов и кадетов.
Подпоручик принялся перебирать одну за другой карточки простой фотографии и цветной,
на которых во всевозможных
видах изображалась в самых скотских образах, в самых неправдоподобных положениях та внешняя сторона любви, которая иногда делает человека неизмеримо ниже и подлее павиана. Горизонт заглядывал ему через плечо, подталкивал локтем и шептал...
— Вот я вам и предлагаю, господин Горизонт, — не найдется ли у вас невинных девушек? Теперь
на них громадный спрос. Я с вами играю в открытую. За деньгами мы не постоим. Теперь это в моде. Заметьте, Горизонт, вам возвратят ваших клиенток совершенно в том же
виде, в каком они были. Это, вы понимаете, — маленький разврат, в котором я никак не могу разобраться…
Их провели в кабинет с малиновыми обоями, а
на обоях повторялся, в стиле «ампир», золотой рисунок в
виде мелких лавровых венков. И сразу Ровинская узнала своей зоркой артистической памятью, что совершенно такие же обои были и в том кабинете, где они все четверо только что сидели.
Вы упустили из
виду то, что
на самом лучшем месте я, даже отказывая себе во всем, не сумею отложить в месяц более пятнадцати-двадцати рублей, а здесь, при благоразумной экономии, я выгадываю до ста рублей и сейчас же отношу их в сберегательную кассу
на книжку.
Потом он вспомнил о Любке. Его подвальное, подпольное, таинственное «я» быстро-быстро шепнуло о том, что надо было бы зайти в комнату и поглядеть, удобно ли девушке, а также сделать некоторые распоряжения насчет утреннего чая, но он сам сделал перед собой
вид, что вовсе и не думал об этом, и вышел
на улицу.
И при этом он делал
вид, что млеет от собственного пения, зажмуривал глаза, в страстных местах потрясал головою или во время пауз, оторвав правую руку от струн, вдруг
на секунду окаменевал и вонзался в глаза Любки томными, влажными, бараньими глазами. Он знал бесконечное множество романсов, песенок и старинных шутливых штучек. Больше всего нравились Любке всем известные армянские куплеты про Карапета...
Бывали случаи, что
на Нижерадзе находили припадки козлиной проказливой веселости. Он делал
вид, что хочет обнять Любку, выкатывал
на нее преувеличенно страстные глаза и театральным изнывающим шепотом произносил...
Это была барышня суетливая, бледная, очень хорошенькая, воздушная, вся в светлых кудряшках, с
видом избалованного котенка и даже с розовым кошачьим бантиком
на шее.
И это систематическое, хладнокровное, злобное избиение продолжалось минуты две. Женька, смотревшая сначала молча, со своим обычным злым, презрительным
видом, вдруг не выдержала: дико завизжала, кинулась
на экономку, вцепилась ей в волосы, сорвала шиньон и заголосила в настоящем истерическом припадке...
Конечно, все мужчины испытывали эту первоначальную tristia post coitus, но это великая нравственная боль, очень серьезная по своему значению и глубине, весьма быстро проходит, оставаясь, однако, у большинства надолго, иногда
на всю жизнь, в
виде скуки и неловкости после известных моментов. В скором времени Коля свыкся с нею, осмелел, освоился с женщиной и очень радовался тому, что когда он приходил в заведение, то все девушки, а раньше всех Верка, кричат...
Но Гладышев покраснел и с небрежным
видом бросит
на стол десятирублевую бумажку.
Теперь можно спокойно, не торопясь, со вкусом, сладко обедать и ужинать, к чему Анна Марковна всегда питала большую слабость, выпить после обеда хорошей домашней крепкой вишневки, а по вечерам поиграть в преферанс по копейке с уважаемыми знакомыми пожилыми дамами, которые хоть никогда и не показывали
вида, что знают настоящее ремесло старушки, но
на самом деле отлично его знали и не только не осуждали ее дела, но даже относились с уважением к тем громадным процентам, которые она зарабатывала
на капитал.