Неточные совпадения
А как ты еще
будешь лучше, когда у тебя слюни изо рта потекут, и глаза перекосишь, и
начнешь ты захлебываться и хрипеть, и сопеть прямо женщине в лицо.
— А-а! Я, кажется,
начинаю понимать! — просиял Ярченко. — Наш новый друг, — извините за маленькую фамильярность, — по-видимому, собирает бытовой материал? И, может
быть, через несколько лет мы
будем иметь удовольствие прочитать…
Начну писать и сейчас же заплутаюсь в разных «что», «который», «
был».
Подпоручик пересмотрел всю коллекцию от
начала до конца. Когда он возвращал ящичек обратно, то рука у него дрожала, виски и лоб
были влажны, глаза помутнели и по щекам разлился мраморно-пестрый румянец.
Во время своей деятельности, вопреки своей завидной памяти, он переменил столько фамилий, что не только позабыл, в каком году он
был Натанаэльзоном, а в каком Бакаляром, но даже его собственная фамилия ему
начинала казаться одним из псевдонимов.
А то
есть еще и такие, что придет к этой самой Сонечке Мармеладовой, наговорит ей турусы на колесах, распишет всякие ужасы, залезет к ней в душу, пока не доведет до слез, и сейчас же сам расплачется и
начнет утешать, обнимать, по голове погладит, поцелует сначала в щеку, потом в губы, ну, и известно что!
Тут бедной Любке стало еще хуже. Она и так еле-еле поднималась одна, а ей пришлось еще тащить на буксире Лихонина, который чересчур отяжелел. И это бы еще ничего, что он
был грузен, но ее понемногу
начинало раздражать его многословие. Так иногда раздражает непрестанный, скучный, как зубная боль, плач грудного ребенка, пронзительное верещанье канарейки или если кто беспрерывно и фальшиво свистит в комнате рядом.
Так же, по капризному складу ума, она сравнительно легко
начала овладевать сложением и умножением, но вычитание и деление
было для нее непроницаемой стеной.
Но если грузин и добродушный Соловьев служили в курьезном образовании ума и души Любки смягчающим
началом против острых шипов житейской премудрости и если Любка прощала педантизм Лихонина ради первой искренней и безграничной любви к нему и прощала так же охотно, как простила бы ему брань, побои или тяжелое преступление, — зато для нее искренним мучением и постоянной длительной тяготой
были уроки Симановского.
Но другая
была настолько бестактна, что, — может
быть, для нее в первый раз, а для Любки в сотый, —
начала разговор о том, как она попала на путь проституции.
На этот раз он
начал лекцию на тему о том, что для человека не существует ни законов, ни прав, ни обязанностей, ни чести, ни подлости и что человек
есть величина самодовлеющая, ни от кого и ни от чего не зависимая.
Она
была нерасчетлива и непрактична в денежных делах, как пятилетний ребенок, и в скором времени осталась без копейки, а возвращаться назад в публичный дом
было страшно и позорно. Но соблазны уличной проституции сами собой подвертывались и на каждом шагу лезли в руки. По вечерам, на главной улице, ее прежнюю профессию сразу безошибочно угадывали старые закоренелые уличные проститутки. То и дело одна из них, поравнявшись с нею,
начинала сладким, заискивающим голосом...
Среди кадетов, отправлявшихся в подобного рода экспедиции, всегда
было условлено называть друг друга вымышленными именами. Это
была не так конспирация, или уловка против бдительности начальства, или боязнь скомпрометировать себя перед случайным семейным знакомым как своего рода игра в таинственность и переодевание, — игра, ведшая свое
начало еще с тех времен, когда молодежь увлекается Густавом Эмаром, Майн-Ридом и сыщиком Лекоком.
— Я пойду ненадолго, — сказал он Заворотному. — Как
начнете,
буду на месте.
— Тоже дело нашел, — лениво и презрительно отозвался староста. — На это дело ночь
есть… Иди, иди, кто ж тебя держит. А только как
начнем работать, тебя не
будет, то нонешняй день не в счет. Возьму любого босяка. А сколько он наколотит кавунов, — тоже с тебя… Не думал я, Платонов, про тебя, что ты такой кобель…
— Не стесняйся, милая Женя, говори все, что
есть! Ты ведь знаешь, что я человек свой и никогда не выдам. А может
быть, и впрямь что-нибудь хорошее посоветую. Ну, бух с моста в воду —
начинай!
Нет! Если и испытывал, то, должно
быть, в самом
начале своей карьеры. Теперь перед ним
были только голые животы, голые спины и открытые рты. Ни одного экземпляра из этого ежесубботнего безликого стада он не узнал бы впоследствии на улице. Главное, надо
было как можно скорее окончить осмотр в одном заведении, чтобы перейти в другое, третье, десятое, двадцатое…
В
начале сентября он, наконец, признался ей, что растратил казенные деньги, большие, что-то около трех тысяч, и что его дней через пять
будут ревизовать, и ему, Дилекторскому, грозит позор, суд и, наконец, каторжные работы.. Тут гражданин чиновник военного ведомства зарыдал, схватившись за голову, и воскликнул...