Неточные совпадения
Он у жены под башмаком; был швейцаром в этом же. доме
еще в ту пору,
когда Анна Марковна служила здесь экономкой.
А как ты
еще будешь лучше,
когда у тебя слюни изо рта потекут, и глаза перекосишь, и начнешь ты захлебываться и хрипеть, и сопеть прямо женщине в лицо.
— Очень, очень рад, — приветливо ответил Платонов и вдруг поглядел на Лихонина со светлой, почти детской улыбкой, которая скрасила его некрасивое, скуластое лицо. — Вы мне тоже сразу понравились. И
когда я увидел вас
еще там, у Дорошенки, я сейчас же подумал, что вы вовсе не такой шершавый, каким кажетесь.
— А в самом деле, — сказала Женя, — берите Любку. Это не то, что я. Я как старая драгунская кобыла с норовом. Меня ни сеном, ни плетью не переделаешь. А Любка девочка простая и добрая. И к жизни нашей
еще не привыкла. Что ты, дурища, пялишь на меня глаза? Отвечай,
когда тебя спрашивают. Ну? Хочешь или нет?
Но
еще неприятнее бывает,
когда сойдутся в одном городе два конкурента по одному и тому же делу.
Да и
еще хуже бывает,
когда какой-нибудь шмаровоз и сам не сможет ничего и тебе же дело портит.
Первое — это
когда я
еще девочкой видела, как кошка кралась за воробьем, и я с ужасом и с интересом следила за ее движениями и за зорким взглядом птицы.
— Да, да, конечно, вы правы, мой дорогой. Но слава, знаменитость сладки лишь издали,
когда о них только мечтаешь. Но
когда их достиг — то чувствуешь одни их шипы. И зато как мучительно ощущаешь каждый золотник их убыли. И
еще я забыла сказать. Ведь мы, артисты, несем каторжный труд. Утром упражнения, днем репетиция, а там едва хватит времени на обед — и пора на спектакль. Чудом урвешь часок, чтобы почитать или развлечься вот, как мы с вами. Да и то… развлечение совсем из средних…
— Давно. Помнишь,
когда у нас были студенты?
Еще они затеяли скандал с Платоновым? Тогда я в первый раз узнала об этом. Узнала днем.
— Почти что ничего. Чуть-чуть шить, как и всякая крестьянская девчонка. Ведь ей пятнадцати лет не было,
когда ее совратил какой-то чиновник. Подмести комнату, постирать, ну, пожалуй,
еще сварить щи и кашу. Больше, кажется, ничего.
— Ja, mein Herr [Да, сударь (нем.)], — сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь в низкое кресло и закуривая папиросу. — Вы заплатиль за одна ночь и вместо этого взяль девушка
еще на одна день и
еще на одна ночь. Also [Стало быть (нем.)], вы должен
еще двадцать пять рублей.
Когда мы отпускаем девочка на ночь, мы берем десять рублей, а за сутки двадцать пять. Это, как такса. Не угодно ли вам, молодой человек, курить? — Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно взял папиросу.
— А я знаю! — кричала она в озлоблении. — Я знаю, что и вы такие же, как и я! Но у вас папа, мама, вы обеспечены, а если вам нужно, так вы и ребенка вытравите,многие так делают. А будь вы на моем месте, —
когда жрать нечего, и девчонка
еще ничего не понимает, потому что неграмотная, а кругом мужчины лезут, как кобели, — то и вы бы были в публичном доме! Стыдно так над бедной девушкой изголяться, — вот что!
— Поскули у меня
еще… Я тебе поскулю… Вот вскричу сейчас полицию и скажу, что ты меня обокрала,
когда я спал. Хочешь? Давно в части не была?
Замужние женщины или вдовы совершают этот мучительный путь несколько иначе: они долго борются с долгом, или с порядочностью, или с мнением света, и, наконец, — ах! — падают со слезами, или — ах! начинают бравировать, или, что
еще чаще, неумолимый рок прерывает ее или его жизнь в самый — ах! — нужный момент,
когда созревшему плоду недостает только легкого дуновения ветра, чтобы упасть.
Коля Гладышев, очень любивший танцевать, не утерпел и пригласил Тамару: он
еще с прошлой зимы знал, что она танцует легче и умелее остальных.
Когда он вертелся в вальсе, то сквозь залу, изворотливо пробираясь между парами, незаметно проскользнул поездной толстый оберкондуктор. Коля не успел его заметить.
Ведь
еще год тому назад с небольшим я совала ему в карман яблоки,
когда он уходил от меня ночью.
— Господи, господи, — шептал он, — ведь это правда!.. Какая же это подлость!.. И у нас, у нас дома было это: была горничная Нюша… горничная… ее
еще звали синьоритой Анитой… хорошенькая… и с нею жил брат… мой старший брат… офицер… и
когда он уехал, она стала беременная и мать выгнала ее… ну да, — выгнала… вышвырнула из дома, как половую тряпку… Где она теперь? И отец… отец… Он тоже crop… горничной.
Среди кадетов, отправлявшихся в подобного рода экспедиции, всегда было условлено называть друг друга вымышленными именами. Это была не так конспирация, или уловка против бдительности начальства, или боязнь скомпрометировать себя перед случайным семейным знакомым как своего рода игра в таинственность и переодевание, — игра, ведшая свое начало
еще с тех времен,
когда молодежь увлекается Густавом Эмаром, Майн-Ридом и сыщиком Лекоком.
Еще в то время,
когда они проходили коридором, Гладышева поразила странная, молчаливая, напряженная суета в зале, топот ног и какие-то заглушенные, вполголоса, быстрые разговоры.
И поэтому,
когда с низовьев Днепра потянулись первые баржи с арбузами, он охотно вошел в артель, в которой его знали
еще с прошлого года и любили за веселый нрав, за товарищеский дух и за мастерское умение вести счет.
— Ну, иди, Тамара, иди! — ласково сказала Женька, вставая. — Я к себе зайду на минутку, — я
еще не переодевалась, хоть, правда, это тоже все равно.
Когда будут меня вызывать, и если я не поспею, крикни, сбегай за мной.
Все, о чем Анна Марковна не смела и мечтать в ранней молодости,
когда она сама
еще была рядовой проституткой, — все пришло к ней теперь своим чередом, одно к одному: почтенная старость, дом — полная чаша на одной из уютных, тихих улиц, почти в центре города, обожаемая дочь Берточка, которая не сегодня-завтра должна выйти замуж за почтенного человека, инженера, домовладельца и гласного городской думы, обеспеченная солидным приданым и прекрасными драгоценностями…
Вечером того дня,
когда труп Жени увезли в анатомический театр, в час,
когда ни один даже случайный гость
еще не появлялся на Ямской улице, все девушки, по настоянию Эммы Эдуардовны, собрались в зале. Никто из них не осмелился роптать на то, что в этот тяжелый день их,
еще не оправившихся от впечатлений ужасной Женькиной смерти заставят одеться, по обыкновению, в дико-праздничные наряды и идти в ярко освещенную залу, чтобы танцевать петь и заманивать своим обнаженным телом похотливых мужчин.
— Мы знакомы
еще с того шального вечера,
когда вы поразили нас всех знанием французского языка и
когда вы говорили. То, что вы говорили, было — между нами — парадоксально, но зато как это было сказано!.. До сих пор я помню тон вашего голоса, такой горячий, выразительный… Итак… Елена Викторовна, — обратился он опять к Ровинской, садясь на маленькое низкое кресло без спинки, — чем я могу быть вам полезен? Располагайте мною.
Знакомство у них завязалось
еще год тому назад,
когда они вместе случайно ехали на пароходе в загородный монастырь и разговорились.
Он убил ее, и
когда посмотрел на ужасное дело своих рук, то вдруг почувствовал омерзительный, гнусный, подлый страх. Полуобнаженное тело Верки
еще трепетало на постели. Ноги у Дилекторского подогнулись от ужаса, но рассудок притворщика, труса и мерзавца бодрствовал: у него хватило все-таки настолько мужества, чтобы оттянуть у себя на боку кожу над ребрами и прострелить ее. И
когда он падал, неистово закричав от боли, от испуга и от грома выстрела, то по телу Верки пробежала последняя судорога.
Неточные совпадения
Аммос Федорович (в сторону).Вот выкинет штуку,
когда в самом деле сделается генералом! Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до этого
еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор
еще не генералы.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке,
когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему
еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно
еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот
еще на днях,
когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда
еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
А любопытно взглянуть ко мне в переднюю,
когда я
еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж… ж… Иной раз и министр…