Неточные совпадения
— Подумайте сами, мадам Шойбес, — говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, — подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь!
Девушка была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она попадает из одного места в
другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у вас, и главное, — подумайте! — в моем околотке! Что я могу поделать?
Через десять минут оба возвращаются, не глядя
друг на
друга. Рука Кербеша хрустит в кармане новенькой сторублевой. Разговор о совращенной
девушке более не возобновляется. Околоточный, поспешно допивая бенедиктин, жалуется на нынешнее падение нравов...
Сидя на краю кровати, она и
другая девица, Зоя, высокая, красивая
девушка, с круглыми бровями, с серыми глазами навыкате, с самым типичным белым, добрым лицом русской проститутки, играют в карты, в «шестьдесят шесть».
Но хозяйка дома и обе экономки всячески балуют Пашу и поощряют ее безумную слабость, потому что благодаря ей Паша идет нарасхват и зарабатывает вчетверо, впятеро больше любой из остальных
девушек, — зарабатывает так много, что в бойкие праздничные дни ее вовсе не выводят к гостям «посерее» или отказывают им под предлогом Пашиной болезни, потому что постоянные хорошие гости обижаются, если им говорят, что их знакомая
девушка занята с
другим.
И тотчас же
девушки одна за
другой потянулись в маленькую гостиную с серой плюшевой мебелью и голубым фонарем. Они входили, протягивали всем поочередно непривычные к рукопожатиям, негнущиеся ладони, называли коротко, вполголоса, свое имя: Маня, Катя, Люба… Садились к кому-нибудь на колени, обнимали за шею и, по обыкновению, начинали клянчить...
Девушка проснулась, провела ладонью по губам в одну сторону и в
другую, зевнула и смешно, по-детски, улыбнулась.
Он в совершенстве знал вкусы всех своих высокопоставленных потребителей: одни из них любили необыкновенно причудливый разврат,
другие платили бешеные деньги за невинных
девушек, третьим надо было выискивать малолетних.
После приезда, на
другой день, он отправился к фотографу Мезеру, захватив с собою соломенную
девушку Бэлу, и снялся с ней в разных позах, причем за каждый негатив получил по три рубля, а женщине дал по рублю. Снимков было двадцать. После этого он поехал к Барсуковой.
— Никогда не сделаю такой глупости! Явитесь сюда с какой-нибудь почтенной особой и с полицией, и пусть полиция удостоверит, что этот ваш знакомый есть человек состоятельный, и пускай этот человек за вас поручится, и пускай, кроме того, полиция удостоверит, что вы берете
девушку не для того, чтобы торговать ею или перепродать в
другое заведение, — тогда пожалуйста! С руками и ногами!
— То я! Это совсем
другое дело. Он взял меня, вы сами знаете, откуда. А она — барышня невинная и благородная. Это подлость с его стороны так делать. И, поверьте мне, Соловьев, он ее непременно потом бросит. Ах, бедная
девушка! Ну, ну, ну, читайте дальше.
Другой, очень недурно одетый мужчина лет сорока пяти, промучив
девушку часа два, заплатил за номер и дал ей восемьдесят копеек; когда же она стала жаловаться, он со зверским лицом приставил к самому ее носу огромный, рыжеволосый кулак и сказал решительно...
Крепко досталось всем тринадцати
девушкам, а больше
других Женьке, пришедшей в настоящее исступление.
Музыканты заиграли.
Девушки закружились одна с
другой, по обыкновению, церемонно, с вытянутыми прямо спинами и с глазами, стыдливо опущенными вниз.
Доктор Клименко — городской врач — приготовлял в зале все необходимое для осмотра: раствор сулемы, вазелин и
другие вещи, и все это расставлял на отдельном маленьком столике. Здесь же у него лежали и белые бланки
девушек, заменявшие им паспорта, и общий алфавитный список.
Девушки, одетые только в сорочки, чулки и туфли, стояли и сидели в отдалении. Ближе к столу стояла сама хозяйка — Анна Марковна, а немножко сзади ее — Эмма Эдуардовна и Зося.
Вот уже около двадцати лет как ему приходилось каждую неделю по субботам осматривать таким образом несколько сотен
девушек, и у него выработалась та привычная техническая ловкость и быстрота, спокойная небрежность в движениях, которая бывает часто у цирковых артистов, у карточных шулеров, у носильщиков и упаковщиков мебели и у
других профессионалов.
Кто-то истерически завизжал, и все
девушки, как испуганное стадо, толпясь и толкая
друг друга в узком коридоре, голося и давясь истерическими рыданиями, кинулись бежать.
Все переглянулись с недоумением: такой приказ был новостью в заведении. Однако
девушки встали одна за
другой, нерешительно, с открытыми глазами и ртами.
Анатомический театр представлял из себя длинное, одноэтажное темно-серое здание, с белыми обрамками вокруг окон и дверей. Было в самой внешности его что-то низкое, придавленное, уходящее в землю, почти жуткое.
Девушки одна за
другой останавливались у ворот и робко проходили через двор в часовню, приютившуюся на
другом конце двора, в углу, окрашенную в такой же темно-серый цвет с белыми обводами.
— Вот и конец! — сказала Тамара подругам, когда они остались одни. — Что ж,
девушки, — часом позже, часом раньше!.. Жаль мне Женьку!.. Страх как жаль!..
Другой такой мы уже не найдем. А все-таки, дети мои, ей в ее яме гораздо лучше, чем нам в нашей… Ну, последний крест — и пойдем домой!..
Неточные совпадения
Не говоря уже о том, что Кити интересовали наблюдения над отношениями этой
девушки к г-же Шталь и к
другим незнакомым ей лицам, Кити, как это часто бывает, испытывала необъяснимую симпатию к этой М-llе Вареньке и чувствовала, по встречающимся взглядам, что и она нравится.
Девушка взяла мешок и собачку, дворецкий и артельщик
другие мешки. Вронский взял под руку мать; но когда они уже выходили из вагона, вдруг несколько человек с испуганными лицами пробежали мимо. Пробежал и начальник станции в своей необыкновенного цвета фуражке. Очевидно, что-то случилось необыкновенное. Народ от поезда бежал назад.
В то время как Левин выходил в одну дверь, он слышал, как в
другую входила
девушка. Он остановился у двери и слышал, как Кити отдавала подробные приказания
девушке и сама с нею стала передвигать кровать.
Чем больше Кити наблюдала своего неизвестного
друга, тем более убеждалась, что эта
девушка есть то самое совершенное существо, каким она ее себе представляла, и тем более она желала познакомиться с ней.
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что для него все
девушки в мире разделяются на два сорта: один сорт — это все
девушки в мире, кроме ее, и эти
девушки имеют все человеческие слабости, и
девушки очень обыкновенные;
другой сорт — она одна, не имеющая никаких слабостей и превыше всего человеческого.