Потом он видел, как Николаев встал из-за карт и, отведя Шурочку в сторону, долго что-то ей говорил с гневными жестами и со злым лицом. Она вдруг выпрямилась и сказала ему несколько слов с непередаваемым выражением негодования и презрения. И этот большой
сильный человек вдруг покорно съежился и отошел от нее с видом укрощенного, но затаившего злобу дикого животного.
Неточные совпадения
Ромашову всегда чуялось в его прекрасном сумрачном лице, странная бледность которого еще
сильнее оттенялась черными, почти синими волосами, что-то напряженное, сдержанное и жестокое, что-то присущее не
человеку, а огромному,
сильному зверю.
Ромашов не мог удержаться от улыбки. Ее многочисленные романы со всеми молодыми офицерами, приезжавшими на службу, были прекрасно известны в полку, так же, впрочем, как и все любовные истории, происходившие между всеми семьюдесятью пятью офицерами и их женами и родственницами. Ему теперь вспомнились выражения вроде: «мой дурак», «этот презренный
человек», «этот болван, который вечно торчит» и другие не менее
сильные выражения, которые расточала Раиса в письмах и устно о своем муже.
«Никому это непонятно. Нет у меня близкого
человека», — подумал горестно Ромашов. На мгновение вспомнилась ему Шурочка, — такая
сильная, такая гордая, красивая, — и что-то томное, сладкое и безнадежное заныло у него около сердца.
С проникновенной и веселой ясностью он сразу увидел и бледную от зноя голубизну неба, и золотой свет солнца, дрожавший в воздухе, и теплую зелень дальнего поля, — точно он не замечал их раньше, — и вдруг почувствовал себя молодым,
сильным, ловким, гордым от сознания, что и он принадлежит к этой стройной, неподвижной могучей массе
людей, таинственно скованных одной незримой волей…
Так случилось и после этого самоубийства. Первым начал Осадчий. Как раз подошло несколько дней праздников подряд, и он в течение их вел в собрании отчаянную игру и страшно много пил. Странно: огромная воля этого большого,
сильного и хищного, как зверь,
человека увлекла за собой весь полк в какую-то вертящуюся книзу воронку, и во все время этого стихийного, припадочного кутежа Осадчий с цинизмом, с наглым вызовом, точно ища отпора и возражения, поносил скверными словами имя самоубийцы.
Капитан Стельковский — умница,
сильный, смелый
человек.
— То, что в этом случае мужа почти наверное не допустят к экзаменам. Репутация офицера генерального штаба должна быть без пушинки. Между тем если бы вы на самом деле стрелялись, то тут было бы нечто героическое,
сильное.
Людям, которые умеют держать себя с достоинством под выстрелом, многое, очень многое прощают. Потом… после дуэли… ты мог бы, если хочешь, и извиниться… Ну, это уж твое дело.
Она введет нового и
сильного человека в общество. Он умен, настойчив, и если будет прост и деятелен, как Тушин, тогда… и ее жизнь угадана. Она не даром жила. А там она не знала, что будет.
— Это — очень гордый человек, как вы сейчас сами сказали, а многие из очень гордых людей любят верить в Бога, особенно несколько презирающие людей. У многих
сильных людей есть, кажется, натуральная какая-то потребность — найти кого-нибудь или что-нибудь, перед чем преклониться. Сильному человеку иногда очень трудно переносить свою силу.
Что-то было такое серьезное и твердое в выражении старика, что ямщик, почувствовав, что он имеет дело с
сильным человеком, несколько смутился, но не показывал этого и, стараясь не замолчать и не осрамиться перед прислушивающейся публикой, быстро отвечал:
Неточные совпадения
Сдавались
люди слабые, // А
сильные за вотчину // Стояли хорошо.
Он родился в среде тех
людей, которые были и стали
сильными мира сего.
И ему представлялся целый ряд этих сочных,
сильных, не сомневающихся
людей, которые невольно всегда и везде обращали на себя его любопытное внимание.
Несмотря на испытываемое им чувство гордости и как бы возврата молодости, когда любимая дочь шла с ним под руку, ему теперь как будто неловко и совестно было за свою
сильную походку, за свои крупные, облитые жиром члены. Он испытывал почти чувство
человека неодетого в обществе.
Некоторые отделы этой книги и введение были печатаемы в повременных изданиях, и другие части были читаны Сергеем Ивановичем
людям своего круга, так что мысли этого сочинения не могли быть уже совершенной новостью для публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна будет произвести серьезное впечатление на общество и если не переворот в науке, то во всяком случае
сильное волнение в ученом мире.