Неточные совпадения
Ромашов поглядел ему вслед, на его унылую, узкую и длинную спину, и вдруг
почувствовал, что в его сердце, сквозь
горечь недавней обиды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому, огрубевшему, никем
не любимому человеку, у которого во всем мире остались только две привязанности: строевая красота своей роты и тихое, уединенное ежедневное пьянство по вечерам — «до подушки», как выражались в полку старые запойные бурбоны.
Все было кончено, но Ромашов
не чувствовал ожидаемого удовлетворения, и с души его
не спала внезапно, как он раньше представлял себе, грязная и грубая тяжесть. Нет, теперь он
чувствовал, что поступил нехорошо, трусливо и неискренно, свалив всю нравственную вину на ограниченную и жалкую женщину, и воображал себе ее
горечь, растерянность и бессильную злобу, воображал ее горькие слезы и распухшие красные глаза там, в уборной.
Неточные совпадения
Бородавкин
чувствовал, как сердце его, капля по капле, переполняется
горечью. Он
не ел,
не пил, а только произносил сквернословия, как бы питая ими свою бодрость. Мысль о горчице казалась до того простою и ясною, что непонимание ее нельзя было истолковать ничем иным, кроме злонамеренности. Сознание это было тем мучительнее, чем больше должен был употреблять Бородавкин усилий, чтобы обуздывать порывы страстной натуры своей.
Он едва держался на ногах, тело его изнемогало, а он и
не чувствовал усталости, — зато усталость брала свое: он сидел, глядел и ничего
не понимал;
не понимал, что с ним такое случилось, отчего он очутился один, с одеревенелыми членами, с
горечью во рту, с камнем на груди, в пустой незнакомой комнате; он
не понимал, что заставило ее, Варю, отдаться этому французу и как могла она, зная себя неверной, быть по-прежнему спокойной, по-прежнему ласковой и доверчивой с ним! «Ничего
не понимаю! — шептали его засохшие губы.
Я даже
чувствовал, как из глубины души во мне подымается вся
горечь презрения, но я инстинктивно защищал мою привязанность от этой горькой примеси,
не давая им слиться.
— Всего больше угнетает то, — сказал он, — что надо действовать как будто исподтишка. Казаться веселым, когда
чувствуешь в сердце
горечь, заискивать у таких личностей, с которыми
не хотелось бы даже встречаться, доказывать то, что само по себе ясно как день, следить, как бы
не оборвалась внезапно тонкая нитка, на которой чуть держится дело преуспеяния, отстаивать каждый отдельный случай, пугаться и затем просить, просить и просить… согласитесь, что это нелегко!
Артамонову стало ясно: Тихон, наконец, всё-таки донёс на него, и вот он, больной, арестован. Но это
не очень испугало его, а скорей возмутило нечеловеческой глупостью. Он опёрся локтями, приподнял голову, заговорил тихо, с укором и насмешкой,
чувствуя на языке какую-то
горечь и сухость во рту: