Неточные совпадения
Странный, точно чужой голос шепнул вдруг извне
в ухо Ромашову: «Сейчас я его ударю», — и Ромашов медленно перевел глаза на мясистую, большую старческую
щеку и на серебряную серьгу
в ухе, с крестом и полумесяцем.
Опять загремела музыка. Ромашов с ненавистью поглядел
в окно на сияющее медное жерло тромбона, который со свирепым равнодушием точно выплевывал
в залу рявкающие и хрипящие звуки. И солдат, который играл на нем, надув
щеки, выпучив остекленевшие глаза и посинев от напряжения, был ему ненавистен.
Он вышел из дому. Теплый весенний воздух с нежной лаской гладил его
щеки. Земля, недавно обсохшая после дождя, подавалась под ногами с приятной упругостью. Из-за заборов густо и низко свешивались на улицу белые шапки черемухи и лиловые — сирени. Что-то вдруг с необыкновенной силой расширилось
в груди Ромашова, как будто бы он собирался летать. Оглянувшись кругом и видя, что на улице никого нет, он вынул из кармана Шурочкино письмо, перечитал его и крепко прижался губами к ее подписи.
Последние слова он выдавил из себя неожиданно тонкой, свистящей фистулой, потому что у него не хватило
в груди воздуху. Его цыганские, разбойничьи черные глаза с желтыми белками вдруг беспомощно и жалко заморгали, и слезы полились по смуглым
щекам.
Веткин отошел
в сторону. «Вот возьму сейчас подойду и ударю Сливу по
щеке, — мелькнула у Ромашова ни с того ни с сего отчаянная мысль. — Или подойду к корпусному и скажу: „Стыдно тебе, старому человеку, играть
в солдатики и мучить людей. Отпусти их отдохнуть. Из-за тебя две недели били солдат“.
Расстояние было не более восьми шагов. Веткин долго целился, кружа дулом
в разные стороны. Наконец он выстрелил, и на бюсте, на правой
щеке, образовалась большая неправильная черная дыра.
В ушах у Ромашова зазвенело от выстрела.
Ромашов помнил, как случайно его пальцы попали
в рот Николаеву за
щеку и как он старался разорвать ему этот скользкий, противный, горячий рот…
Вскоре
в столовую через буфет вышел Николаев. Он был бледен, веки его глаз потемнели, левая
щека все время судорожно дергалась, а над ней ниже виска синело большое пухлое пятно. Ромашов ярко и мучительно вспомнил вчерашнюю драку и, весь сгорбившись, сморщив лицо, чувствуя себя расплюснутым невыносимой тяжестью этих позорных воспоминаний, спрятался за газету и даже плотно зажмурил глаза.
— Ба, брат, ты здесь! — сказал он, увидев Платонова. Они обнялись и поцеловались. Платонов рекомендовал Чичикова. Чичиков благоговейно подступил к хозяину, лобызнул его
в щеку, принявши и от него впечатленье поцелуя.
— Н… нет, — произнес с запинкой Николай Петрович и потер себе лоб. — Надо было прежде… Здравствуй, пузырь, — проговорил он с внезапным оживлением и, приблизившись к ребенку, поцеловал его
в щеку; потом он нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной руке, белевшей, как молоко, на красной рубашечке Мити.
В комнате раздалась громкая оплеуха. Пораженный Обломовым
в щеку, Тарантьев мгновенно смолк, опустился на стул и в изумлении ворочал вокруг одуревшими глазами.
Ей не хотелось говорить. Он взял ее за руку и пожал; она отвечала на пожатие; он поцеловал ее
в щеку, она обернулась к нему, губы их встретились, и она поцеловала его — и все не выходя из задумчивости. И этот, так долго ожидаемый поцелуй не обрадовал его. Она дала его машинально.
Неточные совпадения
Дверь отворяется, и выставляется какая-то фигура во фризовой шинели, с небритою бородою, раздутою губою и перевязанною
щекою; за нею
в перспективе показывается несколько других.
— Точно ли ты
в бога не веришь? — подскочил он к Линкину и, по важности обвинения, не выждав ответа, слегка ударил его,
в виде задатка, по
щеке.
В это время к толпе подъехала на белом коне девица Штокфиш, сопровождаемая шестью пьяными солдатами, которые вели взятую
в плен беспутную Клемантинку. Штокфиш была полная белокурая немка, с высокою грудью, с румяными
щеками и с пухлыми, словно вишни, губами. Толпа заволновалась.
«И ударившему
в правую
щеку подставь левую, и снявшему кафтан отдай рубашку», подумал Алексей Александрович.
Анна жадно оглядывала его; она видела, как он вырос и переменился
в ее отсутствие. Она узнавала и не узнавала его голые, такие большие теперь ноги, выпроставшиеся из одеяла, узнавала эти похуделые
щеки, эти обрезанные, короткие завитки волос на затылке,
в который она так часто целовала его. Она ощупывала всё это и не могла ничего говорить; слезы душили ее.