Неточные совпадения
Солдат точно гипнотизировал пристальный, упорный взгляд его старчески бледных, выцветших, строгих глаз, и они смотрели на него, не моргая, едва дыша, вытягиваясь
в ужасе всем
телом.
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел
в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по голому
телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек
в глубине сада.
От долгого сиденья у него затекли ноги и заболела спина. Вытянувшись во весь рост, он сильно потянулся вверх и выгнул грудь, и все его большое, мускулистое
тело захрустело
в суставах от этого мощного движения.
От долгого движения разгоряченных
тел и от пыли, подымавшейся с паркета,
в зале стало душно, и огни свеч обратились
в желтые туманные пятна.
Став руками на их концы, он
в три приема раскачался, и вдруг, описав всем
телом полный круг, так что на один момент его ноги находились прямо над головой, он с силой оттолкнулся от брусьев, пролетел упругой дугой на полторы сажени вперед, перевернулся
в воздухе и ловко, по-кошачьи, присел на землю.
Ромашов побледнел. У него похолодело
в груди и
в животе, а сердце забилось, точно во всем
теле сразу.
Этот туман медленно колыхался вверх и вниз, подымая и опуская
в своих движениях
тело Ромашова, и от этой ритмичной качки сердце подпоручика ослабевало, замирало и томилось
в отвратительном, раздражающем чувстве тошноты.
В пол-аршина от лица Ромашова лежали ее ноги, скрещенные одна на другую, две маленькие ножки
в низких туфлях и
в черных чулках, с каким-то стрельчатым белым узором. С отуманенной головой, с шумом
в ушах, Ромашов вдруг крепко прижался зубами к этому живому, упругому, холодному, сквозь чулок,
телу.
Она обвилась руками вокруг его шеи и прижалась горячим влажным ртом к его губам и со сжатыми зубами, со стоном страсти прильнула к нему всем
телом, от ног до груди. Ромашову почудилось, что черные стволы дубов покачнулись
в одну сторону, а земля поплыла
в другую, и что время остановилось.
Но этого было еще мало: требовалось, чтобы
в створе развернутых носков помещался ружейный приклад и чтобы наклон всех солдатских
тел оказался одинаковым.
Оставался церемониальный марш. Весь полк свели
в тесную, сомкнутую колонну, пополуротно. Опять выскочили вперед желонеры и вытянулись против правого фланга, обозначая линию движения. Становилось невыносимо жарко. Люди изнемогали от духоты и от тяжелых испарений собственных
тел, скученных
в малом пространстве, от запаха сапог, махорки, грязной человеческой кожи и переваренного желудком черного хлеба.
Теперь Ромашов один. Плавно и упруго, едва касаясь ногами земли, приближается он к заветной черте. Голова его дерзко закинута назад и гордым вызовом обращена влево. Во всем
теле у него такое ощущение легкости и свободы, точно он получил неожиданную способность летать. И, сознавая себя предметом общего восхищения, прекрасным центром всего мира, он говорит сам себе
в каком-то радужном, восторженном сне...
Ромашов, бледнея, посмотрел с ненавистью
в глаза Николаеву. Ноги и руки у него вдруг страшно отяжелели, голова сделалась легкой и точно пустой, а сердце пало куда-то глубоко вниз и билось там огромными, болезненными толчками, сотрясая все
тело.
Ему вдруг пришло
в голову заставить Шурочку, чтобы она услышала и поняла его на расстоянии, сквозь стены комнаты. Тогда, сжав кулаки так сильно, что под ногтями сделалось больно, сцепив судорожно челюсти, с ощущением холодных мурашек по всему
телу, он стал твердить
в уме, страстно напрягая всю свою волю...
Нередко по этому поводу вспоминались ему чьи-то давным-давно слышанные или читанные им смешные слова, что человеческая жизнь разделяется на какие-то «люстры» —
в каждом люстре по семи лет — и что
в течение одного люстра совершенно меняется у человека состав его крови и
тела, его мысли, чувства и характер.
Ромашов слышал, как из его развороченного на куски
тела шел густой запах сырого мяса, точно от туш, которые выставляют при входе
в мясные лавки.
Да, вот он едет
в то место, где несколько женщин отдают кому угодно свое
тело, свои ласки и великую тайну своей любви.
И опять кто-то неведомый остался объясняться с ней. Прочие офицеры вышли гурьбой наружу. Чистый, нежный воздух майской ночи легко и приятно вторгся
в грудь Ромашова и наполнил все его
тело свежим, радостным трепетом. Ему казалось, что следы сегодняшнего пьянства сра-зу стерлись
в его мозгу, точно от прикосновения мокрой губки.
Она вынула из-за своего керимона, прямо с груди, какую-то ладанку из синего шелка на шнуре и торопливо сунула ему
в руку. Ладанка была еще теплая от ее
тела.
И самые
тела наши сделаются светлыми, сильными и красивыми, одетыми
в яркие великолепные одежды.
— Послушай, Казбич, — говорил, ласкаясь к нему, Азамат, — ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, — а шашка его настоящая гурда [Гурда — сорт стали, название лучших кавказских клинков.] приложи лезвием к руке, сама
в тело вопьется; а кольчуга — такая, как твоя, нипочем.
Неточные совпадения
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни
телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно! У меня, право,
в голове теперь… я и сам не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал.
По правую сторону его жена и дочь с устремившимся к нему движеньем всего
тела; за ними почтмейстер, превратившийся
в вопросительный знак, обращенный к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна к другой с самым сатирическим выраженьем лица, относящимся прямо к семейству городничего.
Аммос Федорович (дрожа всем
телом).Никак нет-с. (
В сторону.)О боже, вот уж я и под судом! и тележку подвезли схватить меня!
Проходит и еще один день, а градоначальниково
тело все сидит
в кабинете и даже начинает портиться.
Дело
в том, что она продолжала сидеть
в клетке на площади, и глуповцам
в сладость было,
в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно,
в особенности же когда к ее
телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.