Он был уверен, что русский двор изменит свою политику только с переменой правительства, и для того, чтобы вырвать Россию из
рук немцев, по его мнению, было одно средство — совершить государственный переворот.
На все убеждения друга он хранил глубокое молчание; в его душе восставали против лекаря сильнейшие убеждения, воспитанные ненавистью ко всему иноземному, неединоверному, проклятому, — как он говорил, — святыми отцами на соборе и еще более проклятому душою суровою, угрюмою с того времени, как пал от
руки немца любимый сын его.
Неточные совпадения
Цыфиркин. А кто виноват? Лишь он грифель в
руки, а
немец в двери. Ему шабаш из-за доски, а меня ради в толчки.
— У них такая думка, чтоб всемирный народ, крестьянство и рабочие, взяли всю власть в свои
руки. Все люди: французы,
немцы, финлянцы…
— Штыком! Чтоб получить удар штыком, нужно подбежать вплоть ко врагу. Верно? Да, мы, на фронте, не щадим себя, а вы, в тылу… Вы — больше враги, чем
немцы! — крикнул он, ударив дном стакана по столу, и матерно выругался, стоя пред Самгиным, размахивая короткими
руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл врагом армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей в атаку, я помню, что могу получить пулю в затылок или штык в спину. Понимаете?
Говоря, Долганов смотрел на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими
руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали на голове неровно, как будто череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу
немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
Будто в ту пору дедушка его протянул
руку, чтобы Константинополь взять, а
немцы — не дали.