В дни погромов Сашка свободно ходил по городу со своей смешной обезьяньей, чисто еврейской физиономией. Его не трогали. В нем была та непоколебимая душевная смелость, та небоязнь боязни, которая охраняет даже слабого человека лучше всяких браунингов. Но один раз, когда он, прижатый к стене дома, сторонился от толпы, ураганом лившейся во всю ширь улицы, какой-то каменщик, в красной рубахе и белом фартуке, замахнулся над ним зубилом и заорал...
Неточные совпадения
С этими словами она выбежала из девичьей и нажаловалась матушке. Произошел целый
погром. Матушка требовала, чтоб Аннушку немедленно услали
в Уголок, и даже грозилась отправить туда же самих тетенек-сестриц. Но благодаря вмешательству отца
дело кончилось криком и угрозами. Он тоже не похвалил Аннушку, но ограничился тем, что поставил ее
в столовой во время обеда на колени. Сверх того, целый месяц ее «за наказание» не пускали
в девичью и носили пищу наверх.
Года через четыре после струнниковского
погрома мне случилось прожить несколько
дней в Швейцарии на берегу Женевского озера. По временам мы целой компанией делали экскурсии по окрестностям и однажды посетили небольшой городок Эвиан, стоящий на французском берегу. Войдя
в сад гостиницы, мы, по обыкновению, были встречены целой толпой гарсонов, и беспредельно было мое удивление, когда, всмотревшись пристально
в гарсона, шедшего впереди всех, я узнал
в нем… Струнникова.
Бывали случаи, как поважнее
дело — вот хошь бы насчет совращенья, — так
в доме-то после полиции словно после
погрому.
Вся разница заключалась
в том лишь, что сын рыбака делал
дело без крику и
погрому, не обнаруживая ни удали, ни залихвачества; но тем не менее
дело все-таки кипело
в его руках и выходило прочно.
Остался мальчиком
в погроме дел отца, не пропал, учился, побывал
в Америке…