Отцы и матери! вам басни сей урок.
Я рассказал её не детям в извиненье:
К родителям в них непочтенье
И нелюбовь — всегда порок;
Но если выросли они в разлуке с вами,
И вы их вверили наёмничьим рукам:
Не вы ли виноваты сами,
Что
в старости от них утехи мало вам?
В старости у него образовался постоянный взгляд на вещи и неизменные правила, — но единственно на основании практическом: те поступки и образ жизни, которые доставляли ему счастие или удовольствия, он считал хорошими и находил, что так всегда и всем поступать должно. Он говорил очень увлекательно, и эта способность, мне кажется, усиливала гибкость его правил: он в состоянии был тот же поступок рассказать как самую милую шалость и как низкую подлость.
— Не бойся, — сказал он, — ты, кажется, не располагаешь состареться никогда! Нет, это не то…
в старости силы падают и перестают бороться с жизнью. Нет, твоя грусть, томление — если это только то, что я думаю, — скорее признак силы… Поиски живого, раздраженного ума порываются иногда за житейские грани, не находят, конечно, ответов, и является грусть… временное недовольство жизнью… Это грусть души, вопрошающей жизнь о ее тайне… Может быть, и с тобой то же… Если это так — это не глупости.
Неточные совпадения
Перевелись помещики, //
В усадьбах не живут они // И умирать на
старости // Уже не едут к нам.
Спина
в то время хрустнула, // Побаливала изредка, // Покуда молод был, // А к
старости согнулася.
Стародум. Ты знаешь, что я одной тобой привязан к жизни. Ты должна делать утешение моей
старости, а мои попечении твое счастье. Пошед
в отставку, положил я основание твоему воспитанию, но не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою.
— И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок
в целом хозяйстве! — продолжал Плюшкин. — Да и
в самом деле, как прибережешь его? землишка маленькая, мужик ленив, работать не любит, думает, как бы
в кабак… того и гляди, пойдешь на
старости лет по миру!
Местами был он
в один этаж, местами
в два; на темной крыше, не везде надежно защищавшей его
старость, торчали два бельведера, один против другого, оба уже пошатнувшиеся, лишенные когда-то покрывавшей их краски.