Неточные совпадения
В этих портретах, да в этих литографиях,
быть может, заключались лучшие, самые заветные и самые теплые воспоминания старого
майора.
Майор, усадив Хвалынцева, как-то застенчиво удалился в свою комнату, запахивая халатик, а Полояров при этом довольно бесцеремонно оглядел усевшегося студента пристальным взглядом; но из-под синих очков характер этого взгляда не мог
быть хорошо замечен, так что Хвалынцев скорее почувствовал его на себе, нежели увидел.
Весело, но немножко принужденно встретила ее Лубянская. Старый
майор нарочно вышел к ней в залу и, здороваясь, душевно поцеловал ее русую головку, причем Полояров никак не удержался, чтобы не буркнуть про себя: «скажите, пожалуйста, какие нежности!». Устинов, который, по-видимому,
был с нею в очень хороших отношениях, представил ей Хвалынцева, и Хвалынцев при этом покраснел еще более, за что, конечно, остался на себя в некоторой досаде.
Но оказалось, что
майора теперь, пожалуй, не скоро сдвинешь с точки его разговора. Петр Петрович тоже попал на любимую свою тему и завербовал в разговор Татьяну Николаевну да Устинова с Хвалынцевым. Он толковал своему новому знакомому о воскресной школе, которую, наконец-то, удалось ему, после многих хлопот и усилий, завести в городе Славнобубенске. Эта школа
была его создание и составляла одну из первых сердечных его слабостей.
Констанция Александровна деловые приемы свои назначала обыкновенно во втором часу. Гораздо ранее этого времени Петр Петрович сидел уже на стуле в ее приемной. Он попросил доложить о себе. Лакей угрюмо покосился на него и хотел
было пройти мимо; но
майор тоже знал достодолжную в этих случаях сноровку и потому, подмигнув лакею, сунул ему в руку двугривенничек. Ее превосходительство выслала сказать
майору, чтоб он обождал — и Петр Петрович ждал, испытывая томительное состояние просительской скуки.
Губернаторша вошла довольно величественно, распространив вокруг себя легкий запах лондонских духов, и с официально-благосклонною снисходительностью остановилась перед
майором. От всей позы, от всей фигуры ее так и веяло губернаторшей, то
есть в некотором роде правительницей, властью предержащею.
— Хорошо. Я подумаю… Все, что могу, сделаю для вас непременно… Я постараюсь;
будьте уверены! — проговорила губернаторша самым благосклонным тоном и отпустила
майора, наградив его новым кивком величественного свойства.
— Припомнил я, — начал Кунцевич, усевшись поближе к своему духовному сыну, — пан поведал мне раз, что имеет знакомство с
майором Лубяньским. Цо то
есть за чловек тэн пан
майор Лубяньский?
Иные отказывались от билетов, говоря, что возьмут потом или что уже взяли, другие поприсылали их обратно — кто при вежливо извинительных записочках, выставляя какое-нибудь благовидное препятствие к посещению вечера, а кто, то
есть большая часть, без всяких записок и пояснений, просто возвращали в тех же самых, только уже распечатанных конвертах, чрез своего кучера или с горничною, приказав сказать
майору, «что для наших, мол, господ не надо, потому — не требуется».
Суток за двое до назначенного дня вдруг стало известно по городу, что графиня де-Монтеспан большой «раут» у себя делает, на котором
будет весь элегантный Славнобубенск и, как нарочно, дернула же ее нелегкая назначить этот «раут» на то самое число, на которое и
майор назначил свой вечер.
К счастию, Шишкин не
был допущен на эстраду.
Майор удержал его за руку и почти насильно увел в «артистическую комнату».
Эта повестка вызывала его прибыть к его превосходительству в одиннадцать часов утра. Лаконизм извещения показался
майору довольно зловещим. Он знал, он предчувствовал, по поводу чего
будут с ним объяснения. И хуже всего для старика
было то, что не видел он ни малейших резонов и оправданий всему этому делу.
Лихой Гнут попытался
было мимоходом окинуть
майора внушительно-строгим, соколиным взглядом; но того этот взгляд не смутил нимало.
В своем мундире, тщательно вычищенном и щеткой, и метелкой, при всех регалиях, стоял
майор у окна и с тайной смутой на сердце ожидал что-то
будет.
Потухшие глаза
майора вдруг сверкнули нестарческим огнем. Если бы полицейский офицер только дотронулся до него…
было бы не хорошо. Петр Петрович на мгновение замедлился перед ним, словно бы соображая, на что ему решиться. Улыбающееся личико дочери вдруг мелькнуло в его воображении — и этот спасительный образ, к счастию, удержал его от многого…
Майор Перевохин, командир батальона внутренней стражи, изображал солдата и явился пред публикой истинным бурбоном, что
было весьма характерно и все время сопровождалось аплодисментами.
Кажется, во всем городе Славнобубенске только и осталось три-четыре человека, отношения которых ни на йоту не изменились к Андрею Павловичу, и это
были: Хвалынцев,
майор Лубянский да Татьяна Николаевна со своею старою теткою. Все остальное разом отшатнулось от учителя.
Майор снова начинал тревожиться и сердиться. «Ведь эдакая, право, скверная, упрямая девчонка! Характер-то какой настойчивый!.. Это хочет, чтобы я покорился, чтобы я первым прощения просил да по ее бы сделал… Ну, уж нет-с, извините! Этого не
будет! Этого нельзя-с!.. Да-с, этого нельзя-с!.. Из-за пустой поблажки да честных, хороших людей обижать, это называется бабством! А я не баба, и бабой не
буду!.. Да-с, не
буду бабой я! вот что!»
Спешным шагом, и почти что рысцой направился он в Кривой переулок, где жила Лидинька Затц. Но в Кривом переулке все
было глухо и тихо, и у одного только подъездика полицмейстерской Дульцинеи обычным образом стояла лихая пара подполковника Гнута, да полицейский хожалый, завернувшись в тулуп, калякал о чем-то с кучером.
Майор поспешно прошел мимо их, стараясь спрятать в воротник свое лицо, чтобы не видели его, словно бы, казалось ему, они могли и знать, и догадываться, куда он идет и кого отыскивает.
«Что ж стучаться-то, тревожить понапрасну, — подумал себе
майор, — стало
быть, ее там нет… Только один лишний скандал… Нечего и спрашивать!.. А кабы ночевать осталась или заболела, так прислали бы сказать»…
Столь же, по-видимому, бодро вошел старик и в комнату. Сонная кухарка зажгла ему свечу и поставила ее на стол, где еще с десяти часов вечера
был собран холодный ужин, за который
майор никогда не садился без дочери. Два прибора и закуска до сих пор оставались нетронутыми.
Майор присел на стул перед кроватью, около столика, безотчетно поправил отвернувшийся край простыни, подпер руками голову и без думы, без мысли, с одною только болью в сердце, стал глядеть все на те же
былые подушки да на тот же портрет, смотревший на него со стены добрыми, безмятежными глазами. Так застали его первые лучи солнца. Он спал теперь сном глухим и тяжелым.
— За старичка тут одного… за
майора Лубянского, — пояснил ему владыка. — Тем более, ваше превосходительство, — продолжал он, — что в этом деле, как мне достоверно известно, вы
были даже в обман введены, а это, полагаю, дает мне тем более добрую возможность раскрыть пред вами истину. Вы, конечно, не посетуете на меня за это?
Сфера нашей гражданской администрации, конечно, несколько менее знакома вашему преосвященству, чем мне, и потому… извините, ваше преосвященство! — я имею скромную претензию знать то, что творится в моем хозяйстве, и что касается до этого
майора, то мы имели достаточно данных, основываясь на которых обязаны
были поступить так, а не иначе.
Скорее сбыть ребенка с рук
было прямым его расчетом: ребенок этот — как ни вертись — являлся прямой уликой таких отношений, расплатою за которые может последовать законный брак, особенно если старый
майор настойчиво и формально поведет дело.
Взглянув на лицо Устинова,
майор чутко угадал, что тот, должно
быть, принес вести недобрые.
Действительно, лицо его
было страшно в эту минуту. Мрачные глаза потухли, а на висках и в щеках, словно железные, упруго и круто заходили старческие мускулы.
Майор только уперся напряженными пальцами в стол и стоял неподвижно. Он ломал себя нравственно, делал над собою какое-то страшное усилие, пряча в самую сокровенную глубину души великий груз своего неисходного горя. Устинов, отвернувшись, слышал только, как раза два коротким, невыразимо-болезненным скрежетом заскрипели его зубы.
Похороны
были не пышны и не многолюдны;
майор с Устиновым, Стрешнева с теткой, повитуха Степанова да Лидинька Затц со вдовушкой Сусанной — вот и вся публика, почтившая покойницу проводами. Ардальона Полоярова не
было.
— Н-да-с! И еще в том самом нумере, где Пестель сидел. Вот мы, батюшка, как! Это мне после плац-майор сообщил. «Хотя мы, говорит, и принуждены
были вас арестовать, но зато, говорит, вы сидите в том самом каземате, в котором знаменитый Пестель сидел». Ха-ха-ха!.. Как вам это нравится?.. а? хорошо-с? Нет, каково утешенье-то!.. Чудаки, ей-Богу!
Был холодный, дождливый вечер, в конце июня месяца, который в этом году весь выстоял сырой и холодный. В гостиной у Стрешневых собралось маленькое общество: тетка с племянницей да Устинов со старым
майором.
— Господи, да много ли на это времени-то надо! — улыбнулся
майор. — Прошение в инспекторский департамент на другой же день подали, Пчельников похлопотал, и завтра или послезавтра, я думаю, уж в «Инвалиде»
будет приказ пропечатан. Я вместе с Пчельниковым и еду.