Этот город был свидетелем ваших младенческих игр; он любовался вами, когда вы, под руководством маститого вашего родителя, неопытным юношей робко вступили на поприще яичного производства, и потом с любовью следил, как в сердце вашем, всегда открытом для всего доброго, постепенно созревали семена благочестия и любви к постройке колоколен и церквей (при этих словах Захар Иваныч и Матрена Ивановна набожно перекрестились, а один из тайных советников потянулся к амфитриону и подставил ему свою голую и до скользкости
выбритую щеку).
Так понятно мне было его лицо: этот видневшийся из-под соломенной шляпы крутой низкий лоб, похожий на лоб моего мужа, этот красивый прямой нос с раздутыми ноздрями, эти длинные остро-припомаженные усы и бородка, эти гладко
выбритые щеки и загорелая шея.
Аккуратные чиновничьи «котлетки», обрамлявшие гладко
выбритые щеки, пробор на подбородке, какая-то странная торопливость движений тотчас же примешивали к первому впечатлению комизм, который только усиливался от контрастов, совмещавшихся в этой своеобразной фигуре.
Он сам не был нервен и не был похож на женщину, этот молодой, красивый офицер с розовыми, гладко
выбритыми щеками и спокойными, уверенными движениями человека, который не только уважает, но даже чтит себя.
И его фигура и его лицо — круглое с мясистыми, гладко
выбритыми щеками, с небольшими короткими усами и круглыми, слегка выкаченными большими глазами — дышали энергией кипучей натуры; некрасивое лицо невольно обращало на себя внимание своей оригинальностью.
Неточные совпадения
Аркадий подошел к дяде и снова почувствовал на
щеках своих прикосновение его душистых усов. Павел Петрович присел к столу. На нем был изящный утренний, в английском вкусе, костюм; на голове красовалась маленькая феска. Эта феска и небрежно повязанный галстучек намекали на свободу деревенской жизни; но тугие воротнички рубашки, правда, не белой, а пестренькой, как оно и следует для утреннего туалета, с обычною неумолимостью упирались в
выбритый подбородок.
Это был человечек с одной из тех глупо-деловых наружностей, которых тип я так ненавижу чуть ли не с моего детства; лет сорока пяти, среднего роста, с проседью, с
выбритым до гадости лицом и с маленькими правильными седенькими подстриженными бакенбардами, в виде двух колбасок, по обеим
щекам чрезвычайно плоского и злого лица.
— А, Дмитрий, здравствуй, — сказал он, подставляя ему свеже-выбритую
щеку. — Когда приехал?
Тут я заметил остальных. Это были двое немолодых людей. Один — нервный человек с черными баками, в пенсне с широким шнурком. Он смотрел выпукло, как кукла, не мигая и как-то странно дергая левой
щекой. Его белое лицо в черных баках,
выбритые губы, имевшие слегка надутый вид, и орлиный нос, казалось, подсмеиваются. Он сидел, согнув ногу треугольником на колене другой, придерживая верхнее колено прекрасными матовыми руками и рассматривая меня с легким сопением. Второй был старше, плотен, брит и в очках.
У него худое, желтое лицо, впалые
щеки, плохо
выбритый острый подбородок и огромный лоб, по обе стороны которого падают прямые, длинные волосы; в общем, его голова напоминает голову опереточного математика или астронома.