— Володимер, Володимер! — вскрикнул он, вдруг вспомнив, что рядом, хотя
за такою же дверью, есть человек, быть может, способный понять его положение.
Неточные совпадения
Дальше видны были еще
такие же двери, и из-за них слышалось мерное звяканье цепей.
За стеной послышалось дребезжание телеги. Мимо окна проехал четырехугольный ящик, который везла плохая, заморенная клячонка. Два арестанта вяло плелись сзади, шлепая «кеньгами» по грязи. Они остановились невдалеке, открыли люк и
так же вяло принялись
за работу… Отвратительною вонью пахнуло в наши разбитые окна, и она стала наполнять камеру…
—
За что это Яшку держат в одиночке, да еще
так строго? — спросил я Меркурия.
— Не-ет, — протянул Меркурий, — что ты, Михеич! Что по-пустому говорить! Неизвестно это, — обратился он ко мне. — Звания своего, фамилии, например, он не открывает. Сказывают
так, что
за непризнание властей был сослан. Убег ли, што ли, этого доподлинно не могу знать…
Я понял теперь: Яков не искал реальных, осязательных последствий от своего стучания для того дела,
за которое он «стоял» столь неуклонно среди глухих стен и не менее глухих к его обличениям людей; он видел «пользу» уже в самом факте «стояния»
за бога и
за великого государя, стало быть, поступал
так «для души».
—
За что?.. Беззаконники! — заговорил Яшка и возбужденно завозился
за своею дверью. —
За что держат? Скажи вот: безо всякого преступления… Нет моего преступления ни в чем. А и было бы преступление,
так разве им судить?.. Бог суди!
— Хоть куда отдавай, все едино! Меня не испугаешь, — отвечал Яшка. — Я
за бога,
за великого государя стою, —
за бога, слуги антихристовы, стою! Слышишь? Думаете: заперли,
так уж я вам подвержен? Не-ет! Стучу, вот, слава-те, господи, царица небесная… поддерживает меня бог-от! Не подвержен я антихристу.
В соседней с ним камере каторжник, помещенный сюда опять-таки
за недостатком места, совершал свою обычную прогулку, гремя кандалами, а наверху гоготали и шумно возились воры.
Да, если в наш век есть еще подвижники строго последовательные, всем существом своим отдавшиеся идее (какова бы она ни была), неумолимые к себе, «не вкушающие идоло-жертвенного мяса» и отвергшиеся всецело от греховного мира, то именно
такой подвижник находился
за крепкою дверью одной из одиночек подследственного отделения.
«Нет моего преступления ни в чем, — говорит Яшка, — а и было преступление,
так не вам судить — богу!» «Судите,
за что знаете», — говорит камышинский мещанин, не желая даже косвенно принять участие в процессе этого суждения.
И рядом — несомненно существующее, самое реальное страдание, несомненное гонение
за дело, которое Яшка считает правым, сознательная готовность погибнуть и — страшно подумать — полная возможность
такого исхода…
Эта выходка была совершенно неожиданна. Козлиный голосок остяка
так смешно подражал могучим окрикам Якова, все это в общем представляло столь жалкую и смешную пародию, что его благородие расхохотался.
За его благородием захохотала вся «поверка». Смеялся старичок-помощник, моргая подслеповатыми глазками, грохотал толстяк офицер, сотрясаясь тучными телесами, хихикала тюремная крыса, улыбка шевелила длинные усы Михеича, смеялись в бороду солдаты, вытянувшись в струнку и держа ружья к ноге…
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а
за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право,
за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что
так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не
такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал
такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это
за жаркое? Это не жаркое.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что
за ветреность
такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла
такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что
такое хорошие правила и солидность в поступках.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду
за это? Да если б знали,
так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит
за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что
такое!