Он подошел к саням, у которых все еще барахтался
пьяный товарищ, и, подняв его, бросил в пошевни, точно мешок с мукой. Я слышал, как голова Сеньки стукнулась об обочину саней… Бурмакин опять выругался, но вдруг повернулся еще раз к нам и сделал несколько шагов.
Было пять часов вечера. В верхнюю казарму ввалился, с гармоникой в руках, Пашка с двумя
пьяными товарищами — билетными солдатами, старожилами завода. Пашка был трезвее других; он играл на гармонике, приплясывал, и все трое ревели «барыню».
Он искоса посмотрел на Чубарова вопросительным взглядом, но его тонкое лицо оставалось сдержанно. Чубаров вспомнил, что во время пирушки Арфанов устроил дикий дебош. Во хмелю он был совершенно неистов и на другой день ничего не помнил. Вчера
пьяные товарищи силой удалили его из своей компании. Но теперь, глядя на его спокойные, изящные черты, Чубаров не решился напомнить об этом и сказал только:
На другой гусянке раздался дружный, громкий хохот — какой-то бурлак, взяв за обору истоптанный лапоть и размахивая им, представляет попа с кадилом, шуткой отпевая мертвецки
пьяного товарища, ровно покойника, а бурлаки заливаются веселым смехом…
Неточные совпадения
Петрицкий был молодой поручик, не особенно знатный и не только не богатый, но кругом в долгах, к вечеру всегда
пьяный и часто за разные и смешные и грязные истории попадавший на гауптвахту, но любимый и
товарищами и начальством.
Он спрашивал тогда, когда Клима еще не тревожили эти вопросы, и
пьяные слова
товарища возбуждали у него лишь чувство отвращения.
— Я говорю Якову-то:
товарищ, отпустил бы солдата, он — разве злой? Дурак он, а — что убивать-то, дураков-то? Михайло — другое дело, он тут кругом всех знает — и Винокурова, и Лизаветы Константиновны племянника, и Затесовых, — всех! Он ведь покойника Митрия Петровича сын, — помните, чай, лысоватый, во флигере у Распоповых жил, Борисов — фамилия?
Пьяный человек был, а умница, добряк.
Кончилась эта любовь тем, что этот Молодёнков в
пьяном виде, для шутки, мазнул ее купоросом по самому чувствительному месту и потом хохотал с
товарищами, глядя на то, как она корчилась от боли.
Этот сержант, любивший чтение, напоминает мне другого. Между Террачино и Неаполем неаполитанский карабинер четыре раза подходил к дилижансу, всякий раз требуя наши визы. Я показал ему неаполитанскую визу; ему этого и полкарлина бьло мало, он понес пассы в канцелярию и воротился минут через двадцать с требованием, чтоб я и мой
товарищ шли к бригадиру. Бригадир, старый и
пьяный унтер-офицер, довольно грубо спросил: