— Э, врете вы опять, — просиял Проскуров, — они-то еще
и ухом не повели, а уж у моих, знаете ли, и виновный, то есть, собственно… правильнее сказать — подозреваемый, в руках. Это, батюшка, такое дельце выйдет… громчайшее!.. Вот вы посмотрите, как я их тут всех ковырну!
Неточные совпадения
Спятил я свою тройку, взял топор в руки, подхожу к серому. «Иди, говорю, с дороги — убью!»
Повел он
ухом одним.
Не иду, мол. Ах ты! Потемнело у меня в глазах, волосы под шапкой так
и встают… Размахнулся изо всей силы, бряк его по лбу… Скричал он легонько, да
и свалился, протянул ноги… Взял я его за ноги, сволок к хозяину
и положил рядом, обок дороги. Лежите!..
Достигаев. Опровергнут? Не слыхали об этом. Ну, пускай он опровергнут, а привычка к нему всё-таки осталась, и немцы отлично… приспособляются. Немец социалиста не боится, он и социалисту кушать дает. И — что же мы видим? У нас в шестом году кадеты уговаривали народ: не плати царю налогов, не давай солдат! Народ
и ухом не повёл… да! А вот, немецкие рабочие, социалисты, в четырнадцатом году, глазом не моргнув, дали денег на войну.
Неточные совпадения
Переодевшись без торопливости (он никогда
не торопился
и не терял самообладания), Вронский
велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром,
и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим
ушами вели на гипподром.
Сейчас же, еще за
ухой, Гагину подали шампанского,
и он
велел наливать в четыре стакана. Левин
не отказался от предлагаемого вина
и спросил другую бутылку. Он проголодался
и ел
и пил с большим удовольствием
и еще с большим удовольствием принимал участие в веселых
и простых разговорах собеседников. Гагин, понизив голос, рассказывал новый петербургский анекдот,
и анекдот, хотя неприличный
и глупый, был так смешон, что Левин расхохотался так громко, что на него оглянулись соседи.
Особенно красив он был, когда с гордостью
вел под руку Софью Николаевну куда-нибудь на бал, на общественное гулянье.
Не знавшие его почтительно сторонились, а знакомые, завидя шалуна, начинали уже улыбаться
и потом фамильярно
и шутливо трясти его за руку, звали устроить веселый обед, рассказывали на
ухо приятную историю…
— Ты, сударыня, что, — крикнула бабушка сердито, — молода шутить над бабушкой! Я тебя
и за
ухо, да в лапти: нужды нет, что большая! Он от рук отбился, вышел из повиновения: с Маркушкой связался — последнее дело! Я на него рукой махнула, а ты еще погоди, я тебя уйму! А ты, Борис Павлыч, женись,
не женись — мне все равно, только отстань
и вздору
не мели. Я вот Тита Никоныча принимать
не велю…
Мы вышли из лавки,
и Ламберт меня поддерживал, слегка обнявши рукой. Вдруг я посмотрел на него
и увидел почти то же самое выражение его пристального, разглядывающего, страшно внимательного
и в высшей степени трезвого взгляда, как
и тогда, в то утро, когда я замерзал
и когда он
вел меня, точно так же обняв рукой, к извозчику
и вслушивался,
и ушами и глазами, в мой бессвязный лепет. У пьянеющих людей, но еще
не опьяневших совсем, бывают вдруг мгновения самого полного отрезвления.