— Да, но глубокий,
истинный художник, каких нет теперь: последний могикан!.. напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на романе. Я записывал и прежде кое-что: у меня есть отрывки, а теперь примусь серьезно. Это новый для меня род творчества; не удастся ли там?
— Ох ты, великодушный, — начал Шубин, — кто, бишь, в истории считается особенно великодушным? Ну, все равно! А теперь, — продолжал он, торжественно и печально раскутывая третью, довольно большую массу глины, — ты узришь нечто, что докажет тебе смиренномудрие и прозорливость твоего друга. Ты убедишься в том, что он, опять-таки как
истинный художник, чувствует потребность и пользу собственного заушения. Взирай!
Человек, который ничему не может распахнуть груди своей, жалок; ему не одна наука затворяет свою храмину; он не может быть ни глубоко религиозным, ни
истинным художником, ни доблестным гражданином; ему не встретить ни глубокой симпатии друга, ни пламенного взгляда взаимной любви.
Оттого
истинный художник, совершая свое создание, имеет его в душе своей целым и полным, с началом и концом его, с его сокровенными пружинами и тайными последствиями, непонятными часто для логического мышления, но открывшимися вдохновенному взору художника.
Неточные совпадения
— Да, — сказал он, — это один из последних могикан:
истинный, цельный, но ненужный более
художник. Искусство сходит с этих высоких ступеней в людскую толпу, то есть в жизнь. Так и надо! Что он проповедует: это изувер!
Поэт и
художник в
истинных своих произведениях всегда народен.
— Да, вы. Вы воображаете, что во мне все наполовину притворно, потому что я
художник; что я не способен не только ни на какое дело, — в этом, вы, вероятно, правы, — но даже ни к какому
истинному, глубокому чувству; что я и плакать-то искренно не могу, что я болтун и сплетник, — и все потому, что я
художник. Что же мы после этого за несчастные, Богом убитые люди? Вы, например, я побожиться готов, не верите в мое раскаяние.
Но, может быть, не излишне сказать, что и преднамеренные стремления
художника (особенно поэта) не всегда дают право сказать, чтобы забота о прекрасном была
истинным источником его художественных произведений; правда, поэт всегда старается «сделать как можно лучше»; но это еще не значит, чтобы вся его воля и соображения управлялись исключительно или даже преимущественно заботою о художественности или эстетическом достоинстве произведения: как у природы есть много стремлений, находящихся между собою в борьбе и губящих или искажающих своею борьбою красоту, так и в
художнике, в поэте есть много стремлений, которые своим влиянием на его стремление к прекрасному искажают красоту его произведения.
Но, выигрывая преднамеренностью с одной стороны, искусство проигрывает тем же самым — с другой; дело в том, что
художник, задумывая прекрасное, очень часто задумывает вовсе не прекрасное: мало хотеть прекрасного, надобно уметь постигать его в его
истинной красоте, — а как часто
художники заблуждаются в своих понятиях о красоте! как часто обманывает их даже художнический инстинкт, не только рефлексивные понятия, большею частью односторонние!