Обширная камера под низко нависшим потолком… Свет проникает днем сквозь небольшие люки, которые выделяются на темном фоне, точно два ряда светлых пуговиц, все меньше и меньше, теряясь на закругленных боках пароходного корпуса. В середине трюма оставлен проход вроде коридора;
чугунные столбы и железная решетка отделяют этот коридор от помещения с нарами для арестантов. В проходе, опершись на ружья, стоят конвойные часовые. По вечерам тут же печально вытянутою линией тускло горят фонари.
Убедившись, что имею дело с действительностью, я отошел и сел на
чугунный столб собрать мысли. Они развертывались в такой связи между собой, что требовался более мощный пресс воли, чем тогда мой, чтобы охватить их все — одной, главной мыслью; ее не было. Я смотрел в тьму, в ее глубокие синие пятна, где мерцали отражения огней рейда. Я ничего не решал, но знал, что сделаю, и мне это казалось совершенно естественным. Я был уверен в неопределенном и точен среди неизвестности.
На том берегу, поклянусь, что не лгу, // Хранимый рукой христиан // С чалмой и крестом, над
чугунным столбом // Стоит превысокий курган.
Неточные совпадения
Каждый
столб оканчивался наверху пышной
чугунной лилией; эти чаши по торжественным дням наполнялись маслом, пылая в ночном мраке обширным огненным строем.
Поставили три высоких
столба, привезли тридцатипудовую
чугунную бабу, спустили вниз на блоке — и запели. Народ валил толпами послушать.
Сотворив обряд печальный, // Вот они во гроб хрустальный // Труп царевны молодой // Положили — и толпой // Понесли в пустую гору, // И в полуночную пору // Гроб ее к шести
столбам // На цепях
чугунных там // Осторожно привинтили // И решеткой оградили;
На меня надвигается Тимофеев, размахнулся
чугунного ладонью, я моментально пригибаюсь к самому
столбу, удар проносится по воздуху, Тимофеев теряет равновесие и слетает наземь, а я, под «ура» товарищей, продвигаюсь вперед.
Чугунные выкрашенные
столбы и помост, выступающий посредине, с купидонами и завитушками, наполняли пустоту огромной махины, останавливали на себе глаз, щекотали по-своему смутное художественное чувство даже у закорузлых обывателей откуда-нибудь из Чухломы или Варнавина.