Неточные совпадения
А вокруг все замерло. Горный берег реки, бедные юрты селения, небольшая церковь, снежная гладь лугов, темная полоса тайги — все погрузилось в безбрежное туманное
море. Крыша юрты, с ее грубо сколоченною из глины трубой,
на которой я стоял с прижимавшеюся к моим ногам собакой, казалась островом, закинутым среди бесконечного, необозримого океана… Кругом — ни звука… Холодно и жутко… Ночь притаилась, охваченная ужасом — чутким и напряженным.
В летнюю ночь 187* года пароход «Нижний Новгород» плыл по водам Японского
моря, оставляя за собой в синем воздухе длинный хвост черного дыма. Горный берег Приморской области уже синел слева в серебристо-сизом тумане; справа в бесконечную даль уходили волны Лаперузова пролива. Пароход держал курс
на Сахалин, но скалистых берегов дикого острова еще не было видно.
Вся жизнь серых пассажиров парохода проходит
на виду, за этою решеткой. Стоит ли над
морем яркое тропическое солнце, свистит ли ветер, скрипят и гнутся снасти, ударит ли волной непогода, разыграется ли грозная буря и пароход весь застонет под ударами шторма, — здесь, все так же взаперти, прислушиваются к завыванию ветра сотни людей, которым нет дела до того, что происходит там, наверху, и куда несется их плавучая тюрьма.
И в ту самую ночь, когда пароход шлепал колесами по спокойному
морю, дробясь в мрачной зыбучей глубине своими огнями, когда часовые, опершись
на ружья, дремали в проходах трюма и фонари, слегка вздрагивая от ударов никогда не засыпавшей машины, разливали свой тусклый, задумчивый свет в железном коридоре и за решетками… когда
на нарах рядами лежали серые неподвижные фигуры спавших арестантов, — там, за этими решетками, совершалась безмолвная драма.
На берегу в темноте виднелись кое-где огни;
море плескалось в берег,
на небе висели тучи, а
на сердце у всех такая же темная, такая же мрачная нависла тоска.
«Молчи! — угрюмо проворчал в ответ
на это Буран. — Зачем тебе здесь караул? Небось и без караулу не убежишь. Остров этот большой, да дикой. В любом месте с голоду поколеешь. А кругом острова
море. Не слышишь, что ли?»
«Слышь, как ревет? — обратился Буран к Василию. — Вот оно: кругом-то вода, посередке беда… Беспременно
море переплывать надо, да еще до переправы островом сколько идти придется… Гольцы, да тайга, да кордоны!..
На сердце у меня что-то плохо; нехорошо море-то говорит, неблагоприятно. Не избыть мне, видно, Соколиного острова, не избыть будет — стар! Два раза бегал; раз в Благовещенске, другой-то раз в Расее поймали, — опять сюда… Видно, судьба мне
на острову помереть».
На полдень пойдешь — дойдешь до конца острова, а там море-окиян:
на корабле разве переплыть.
А как взобрались мы
на гору да прошли малое место верхами, — дохнул из пади ветер, туман, как нарочно, в
море и угнало.
Шли мы больше горами; оно хоть труднее, да зато безопаснее:
на горах-то только тайга шумит да ручьи бегут, по камню играют. Житель, гиляк, в долинах живет, у рек да у
моря, потому что питается рыбой, которая рыба в реки ихние с
моря заходит, кытá называемая. И столь этой рыбы много, так это даже удивлению подобно. Кто не видал, поверить трудно: сами мы эту рыбу руками добывали.
Так все и идем, нос-то по ветру держим. Где этак безопаснее, к
морю аль к речке спустимся, а чуть малость сомневаться станем, сейчас опять
на верхи. Кордоны-то обходим со всякою осторожностью, а кордоны-то стоят разно: где двадцать верст расстояние, а где и все пятьдесят. Угадать никак невозможно. Ну, все же как-то нас бог миловал, обходили все кордоны благополучно, вплоть до последнего…
Потом велит себя к остальным товарищам вести. Взяло нас тут маленько раздумье, да что станешь делать? Пешком по
морю не пойдешь! Привели. Возроптали
на нас товарищи: «Это вы, мол, зачем гиляка сюда-то притащили? Казать ему нас, что ли?..» — «Молчите, говорим, мы с ним дело делаем». А гиляк ничего, ходит меж нас, ничего не опасается; знай себе халаты пощупывает.
Наконец всем уже невтерпеж стало, и стали ребята говорить: ночью как-никак едем! Днем невозможно, потому что кордонные могут увидеть, ну а ночью-то от людей безопасно, а бог авось помилует, не потопит. А ветер-то все гуляет по проливу, волна так и ходит; белые зайцы по гребню играют, старички (птица такая вроде чайки) над
морем летают, криком кричат, ровно черти. Каменный берег весь стоном стонет,
море на берег лезет.
Послушались ребята, легли. Выбрали мы место
на высоком берегу, близ утесу. Снизу-то, от
моря, нас и не видно: деревья кроют. Один Буран не ложится: все в западную сторону глядит. Легли мы, солнце-то еще только-только склоняться стало, до ночи далеко. Перекрестился я, послушал, как земля стонет, как тайгу ветер качает, да и заснул.
«Теперь, говорит, ребята, вам времени-то терять незачем. Прикажи-ка, Василий,
на этом месте домовину мне вырыть, потому что место хорошее. Пусть хоть ветер с амурской стороны долетает да
море оттуда плещет. Не мешкайте, полно, ребята! Принимайтесь за работу живее!»
Почему
на меня пахнуло от него только призывом раздолья и простора,
моря, тайги и степи?
Неточные совпадения
Великие сподвижники // И по сей день стараются — //
На дно
морей спускаются, // Под небо подымаются, — // Всё нет и нет ключей!
Константинополь, бывшая Византия, а ныне губернский город Екатериноград, стоит при излиянии Черного
моря в древнюю Пропонтиду и под сень Российской Державы приобретен в 17… году, с распространением
на оный единства касс (единство сие в том состоит, что византийские деньги в столичном городе Санкт-Петербурге употребление себе находить должны).
Голос обязан иметь градоначальник ясный и далеко слышный; он должен помнить, что градоначальнические легкие созданы для отдания приказаний. Я знал одного градоначальника, который, приготовляясь к сей должности, нарочно поселился
на берегу
моря и там во всю мочь кричал. Впоследствии этот градоначальник усмирил одиннадцать больших бунтов, двадцать девять средних возмущений и более полусотни малых недоразумений. И все сие с помощью одного своего далеко слышного голоса.
Был, говорит он, в древности народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко
на севере, там, где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского
моря.
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым
морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении
на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.