Неточные совпадения
Это занятие поглощало почти все его время, и потому голос его раздавался в доме только в известные, определенные часы
дня, совпадавшие с обедом, завтраком и другими событиями в том же роде.
Яркий
день ударил по глазам матери и Максима. Солнечные лучи согревали их лица, весенний ветер, как будто взмахивая невидимыми крыльями, сгонял
эту теплоту, заменяя ее свежею прохладой. В воздухе носилось что-то опьяняющее до неги, до истомы.
После первой весенней прогулки мальчик пролежал несколько
дней в бреду. Он то лежал неподвижно и безмолвно в своей постели, то бормотал что-то и к чему-то прислушивался. И во все
это время с его лица не сходило характерное выражение недоумения.
— Рожок пастуха слышен за лесом, — говорила она. — А
это из-за щебетания воробьиной стаи слышен голос малиновки. Аист клекочет на своем колесе [В Малороссии и Польше для аистов ставят высокие столбы и надевают на них старые колеса, на которых птица завивает гнездо.]. Он прилетел на
днях из далеких краев и строит гнездо на старом месте.
Над ним и вокруг него по-прежнему стоял глубокий, непроницаемый мрак; мрак
этот навис над его мозгом тяжелою тучей, и хотя он залег над ним со
дня рождения, хотя, по-видимому, мальчик должен был свыкнуться с своим несчастием, однако детская природа по какому-то инстинкту беспрестанно силилась освободиться от темной завесы.
Он лежал в полудремоте. С некоторых пор у него с
этим тихим часом стало связываться странное воспоминание. Он, конечно, не видел, как темнело синее небо, как черные верхушки деревьев качались, рисуясь на звездной лазури, как хмурились лохматые «стрехи» стоявших кругом двора строений, как синяя мгла разливалась по земле вместе с тонким золотом лунного и звездного света. Но вот уже несколько
дней он засыпал под каким-то особенным, чарующим впечатлением, в котором на другой
день не мог дать себе отчета.
Мать не знала, в чем
дело, и думала, что ребенка волнуют сны. Она сама укладывала его в постель, заботливо крестила и уходила, когда он начинал дремать, не замечая при
этом ничего особенного. Но на другой
день мальчик опять говорил ей о чем-то приятно тревожившем его с вечера.
Эти часы стали теперь для мальчика самым счастливым временем, и мать с жгучей ревностью видела, что вечерние впечатления владеют ребенком даже в течение следующего
дня, что даже на ее ласки он не отвечает с прежнею безраздельностью, что, сидя у нее на руках и обнимая ее, он с задумчивым видом вспоминает вчерашнюю песню Иохима.
Эта чрезвычайно желчная
дева, очень искусно «выламывавшая» пальцы своих учениц, чтобы придать им необходимую гибкость, вместе с тем с замечательным успехом убивала в своих питомцах всякие признаки чувства музыкальной поэзии.
Но не прошло и трех
дней, как
эти остановки стали все чаще и чаще. Иохим то и
дело откладывал дудку и начинал прислушиваться с возрастающим интересом, а во время
этих пауз и мальчик тоже заслушивался и забывал понукать приятеля. Наконец Иохим произнес с задумчивым видом...
Среди будничного и серого настоящего
дня в его воображении встала вдруг
эта картина, смутная, туманная, подернутая тою особенною грустью, которая веет от исчезнувшей уже родной старины.
Таким образом,
день мальчика был заполнен, нельзя было пожаловаться на скудость получаемых им впечатлений. Казалось, он жил полною жизнью, насколько
это возможно для ребенка. Казалось также, что он не сознает и своей слепоты.
Эти травы наполняли всю избу особенным специфическим благоуханием, которое неразрывно связывалось в памяти всякого посетителя с воспоминанием об
этом чистом маленьком домике, об его тишине и порядке и о двух стариках, живших в нем какою-то необычною в наши
дни тихою жизнью.
На следующий
день, сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В
этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла
эта девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Он повиновался. Теперь он сидел, как прежде, лицом к стороне заката, и когда девочка опять взглянула на
это лицо, освещенное красноватыми лучами, оно опять показалось ей странным. В глазах мальчика еще стояли слезы, но глаза
эти были по-прежнему неподвижны; черты лица то и
дело передергивались от нервных спазмов, но вместе с тем в них виднелось недетское, глубокое и тяжелое горе.
Девочка точно исполнила свое обещание и даже раньше, чем Петрусь мог на
это рассчитывать. На следующий же
день, сидя в своей комнате за обычным уроком с Максимом, он вдруг поднял голову, прислушался и сказал с оживлением...
Все
эти беседы,
эти споры,
эта волна кипучих молодых запросов, надежд, ожиданий и мнений, — все
это нахлынуло на слепого неожиданно и бурно. Сначала он прислушивался к ним с выражением восторженного изумления, но вскоре он не мог не заметить, что
эта живая волна катится мимо него, что ей до него нет
дела. К нему не обращались с вопросами, у него не спрашивали мнений, и скоро оказалось, что он стоит особняком, в каком-то грустном уединении, тем более грустном, чем шумнее была теперь жизнь усадьбы.
Но когда при
этом присутствовала Эвелина,
дело становилось серьезнее; в
этих случаях старик предпочитал отмалчиваться.
Да, он никогда об
этом не думал. Ее близость доставляла ему наслаждение, но до вчерашнего
дня он не сознавал
этого, как мы не ощущаем воздуха, которым дышим.
Эти простые слова упали вчера в его душу, как падает с высоты камень на зеркальную поверхность воды: еще за минуту она была ровна и спокойно отражала свет солнца и синее небо… Один удар, — и она всколебалась до самого
дна.
Он быстро вскочил, оделся и по росистым дорожкам сада побежал к старой мельнице. Вода журчала, как вчера, и так же шептались кусты черемухи, только вчера было темно, а теперь стояло яркое солнечное утро. И никогда еще он не «чувствовал» света так ясно. Казалось, вместе с душистою сыростью, с ощущением утренней свежести в него проникли
эти смеющиеся лучи веселого
дня, щекотавшие его нервы.
Однажды, в ясный
день ласковой и поздней осени хозяева и гости отправились в
этот монастырь. Максим и женщины ехали в широкой старинной коляске, качавшейся, точно большая ладья, на своих высоких рессорах. Молодые люди и Петр в том числе отправились верхами.
Для него
этот светлый осенний
день был темною ночью, только оживленною яркими звуками
дня.
Шелестели листья сада, где-то скрипел аист, слышалось хлопанье крыльев и крик как будто внезапно о чем-то вспомнившего петуха, легкий визг «журавля» над колодцем — во всем
этом сказывалась близость деревенского рабочего
дня.
— А вот и сентенция, — заметил студент и прочитал с некоторым трудом: «Мнози суть начинающии, кончающии же вмале…» — Очевидно,
дело идет об
этом восхождении, — прибавил он шутливо.
На
этот раз первый белый
день повеял на него только большею грустью. Надев с утра высокие сапоги, он пошел, прокладывая рыхлый след по девственным еще дорожкам, к мельнице.
Уже с самого начала на
дне этого чувства лежало зернышко чего-то другого, и теперь
это «другое» расстилалось над ним, как стелется грозовая туча по горизонту.
Это делало его обращение неровным: минуты порывистой нежности и сильного нервного возбуждения сменялись
днями подавленной, беспросветной печали.
И вот наступает
день, когда на
эту смирившуюся и притихшую, будто овдовевшую землю падают миллионы снежинок, и вся она становится ровна, одноцветна и бела…
В самый
день праздника по обе стороны «каплицы» народ вытянулся по дороге несметною пестрою вереницей. Тому, кто посмотрел бы на
это зрелище с вершины одного из холмов, окружавших местечко, могло бы показаться, что
это гигантский зверь растянулся по дороге около часовни и лежит тут неподвижно, по временам только пошевеливая матовою чешуей разных цветов. По обеим сторонам занятой народом дороги в два ряда вытянулось целое полчище нищих, протягивавших руки за подаянием.
Говор многоголосной толпы, выкрикивания евреев-факторов, стук экипажей — весь
этот грохот, катившийся какою-то гигантскою волной, остался сзади, сливаясь в одно беспрерывное, колыхавшееся, подобно волне, рокотание. Но и здесь, хотя толпа была реже, все же то и
дело слышался топот пешеходов, шуршание колес, людской говор. Целый обоз чумаков выезжал со стороны поля и, поскрипывая, грузно сворачивал в ближайший переулок.
Петр рассеянно прислушивался к
этому живому шуму, послушно следуя за Максимом; он то и
дело запахивал пальто, так как было холодно, и продолжал на ходу ворочать в голове свои тяжелые мысли.
Было ли
это следствием простуды, или разрешением долгого душевного кризиса, или, наконец, то и другое соединилось вместе, но только на другой
день Петр лежал в своей комнате в нервной горячке. Он метался в постели с искаженным лицом, по временам к чему-то прислушиваясь, и куда-то порывался бежать. Старый доктор из местечка щупал пульс и говорил о холодном весеннем ветре; Максим хмурил брови и не глядел на сестру.
Несколько
дней он был как-то кротко задумчив, и на лице его появлялось выражение тревоги всякий раз, когда мимо комнаты проходил Максим. Женщины заметили
это и просили Максима держаться подальше. Но однажды Петр сам попросил позвать его и оставить их вдвоем. Войдя в комнату, Максим взял его за руку и ласково погладил ее.
А в
это время трое слепых двигались все дальше. Теперь все шли уже согласно. Впереди, все так же постукивая палкой, шел Кандыба, отлично знавший дороги и поспевавший в большие села к праздникам и базарам. Народ собирался на стройные звуки маленького оркестра, и в шапке Кандыбы то и
дело звякали монеты.
И странное
дело — теперь он находил в своей душе место для всех
этих ощущений.
Он совершенно одолел песню слепых, и
день за
днем под гул
этого великого моря все более стихали на
дне души личные порывания к невозможному…
Могло ли
это быть на самом
деле?
И старый солдат все ниже опускал голову. Вот и он сделал свое
дело, и он недаром прожил на свете, ему говорили об
этом полные силы властные звуки, стоявшие в зале, царившие над толпой…………………………….……………………………………………………………………………….