Неточные совпадения
Мальчик слушал с омраченным и грустным
лицом. Когда певец
пел о горе, на которой жнут жнецы, воображение тотчас же переносило Петруся на высоту знакомого ему утеса. Он узнал его потому, что внизу плещется речка чуть слышными ударами волны о камень. Он уже знает также, что такое жнецы, он слышит позвякивание серпов и шорох падающих колосьев.
Для своего возраста он
был высок и строен;
лицо его
было несколько бледно, черты тонки и выразительны.
Когда, наконец, счастливая минута настала и жених с невестой стали рука об руку в костеле, то в усах и в чубе молодцеватого жениха половина волос
были совершенно седые, а покрытое стыдливым румянцем
лицо невесты
было также обрамлено серебристыми локонами.
Только теперь она заметила, что в
лице ее нового знакомого
есть что-то необычайное.
Он повиновался. Теперь он сидел, как прежде,
лицом к стороне заката, и когда девочка опять взглянула на это
лицо, освещенное красноватыми лучами, оно опять показалось ей странным. В глазах мальчика еще стояли слезы, но глаза эти
были по-прежнему неподвижны; черты
лица то и дело передергивались от нервных спазмов, но вместе с тем в них виднелось недетское, глубокое и тяжелое горе.
— Что это…
было? — повернулся он к ней взволнованным
лицом.
В голосе молодого человека слышалось самодовольство (тогда эти словечки
были совсем новенькие) и вызывающая ирония; на несколько секунд все смолкли, и на
лице девушки проступил нервный румянец.
Тем не менее он продолжал прислушиваться ко всему, что для него
было так ново, и его крепко сдвинутые брови, побледневшее
лицо выказывали усиленное внимание. Но это внимание
было мрачно, под ним таилась тяжелая и горькая работа мысли.
Слепые в этом отношении совершенно беззащитны, и потому на побледневшем
лице Петра можно
было читать, как в интимном дневнике, оставленном открытым в гостиной…
Действительно, его походка стала тише,
лицо спокойнее. Он слышал рядом ее шаги, и понемногу острая душевная боль стихала, уступая место другому чувству. Он не отдавал себе отчета в этом чувстве, но оно
было ему знакомо, и он легко подчинялся его благотворному влиянию.
И опять ему вспомнилось детство, тихий плеск реки, первое знакомство с Эвелиной и ее горькие слезы при слове «слепой»… Инстинктивно почувствовал он, что теперь опять причиняет ей такую же рану, и остановился. Несколько секунд стояла тишина, только вода тихо и ласково звенела в шлюзах. Эвелины совсем не
было слышно, как будто она исчезла. По ее
лицу действительно пробежала судорога, но девушка овладела собой, и, когда она заговорила, голос ее звучал беспечно и шутливо.
Анна Михайловна с грустным и как будто виноватым
лицом явно старалась
быть внимательною и любезною хозяйкой, и только один пан Попельский, значительно округлевший и как всегда благодушный, дремал на своем стуле в ожидании ужина.
По мере того как звуки росли, старый спорщик стал вспоминать что-то, должно
быть свою молодость, потому что глаза его заискрились,
лицо покраснело, весь он выпрямился и, приподняв руку, хотел даже ударить кулаком по столу, но удержался и опустил кулак без всякого звука. Оглядев своих молодцов быстрым взглядом, он погладил усы и, наклонившись к Максиму, прошептал...
Никто не заметил этой короткой сцены, кроме матери. Ее
лицо вспыхнуло, как будто это ей
был дан первый поцелуй молодой любви.
— В этой истории, — продолжал молодой человек задумчиво, —
есть еще другое
лицо, хоть мы напрасно искали здесь другой плиты. Судя по старой записи, которую мы нашли в монастыре, рядом с Карым похоронен молодой бандурист… слепой, сопровождавший атамана в походах…
Раз оставив свой обычный слегка насмешливый тон, Максим, очевидно,
был расположен говорить серьезно. А для серьезного разговора на эту тему теперь уже не оставалось времени… Коляска подъехала к воротам монастыря, и студент, наклонясь, придержал за повод лошадь Петра, на
лице которого, как в открытой книге, виднелось глубокое волнение.
Глаза молодого послушника
были как-то странно неподвижны… Анна Михайловна первая заметила выражение этого
лица и глаз и нервно схватила за руку Эвелину.
Трудно
было не заметить в
лице послушника странного сходства с Петром.
Все
лицо бедной женщины
было залито слезами. Она быстро отерла их и пошла кверху, где, точно падение воды за стеной, слышались гулкие шаги и смешанные голоса опередившей ее компании.
Но в жестах, в нервных складках губ, в постоянном движении бровей
было то удивительное, как бы родственное сходство, вследствие которого многие горбуны тоже напоминают друг друга
лицом, как братья.
Лицо Петра
было несколько спокойнее. В нем виднелась привычная грусть, которая у звонаря усиливалась острою желчностью и порой озлоблением. Впрочем, теперь и он, видимо, успокаивался. Ровное веяние ветра как бы разглаживало на его
лице все морщины, разливая по нем тихий мир, лежавший на всей скрытой от незрячих взоров картине… Брови шевелились все тише и тише.
Теперь его
лицо осветилось детскою радостью, в которой, однако,
было что-то жалкое и больное.
В проходе вынырнуло вдруг из темноты новое
лицо. Это
был, очевидно, Роман.
Лицо его
было широко, изрыто оспой и чрезвычайно добродушно. Закрытые веки скрывали впадины глаз, на губах играла добродушная улыбка. Пройдя мимо прижавшейся к стене девушки, он поднялся на площадку. Размахнувшаяся рука его товарища попала ему сбоку в шею.
Точно по безмолвному уговору, никто не возвращался к эпизоду в монастыре, и вся эта поездка как будто выпала у всех из памяти и забылась. Однако
было заметно, что она запала глубоко в сердце слепого. Всякий раз, оставшись наедине или в минуты общего молчания, когда его не развлекали разговоры окружающих, Петр глубоко задумывался, и на
лице его ложилось выражение какой-то горечи. Это
было знакомое всем выражение, но теперь оно казалось более резким и сильно напоминало слепого звонаря.
Однажды, войдя в гостиную, Максим застал там Эвелину и Петра. Девушка казалась смущенной.
Лицо юноши
было мрачно. Казалось, разыскивать новые причины страдания и мучить ими себя и других стало для него чем-то вроде потребности.
Было ли это следствием простуды, или разрешением долгого душевного кризиса, или, наконец, то и другое соединилось вместе, но только на другой день Петр лежал в своей комнате в нервной горячке. Он метался в постели с искаженным
лицом, по временам к чему-то прислушиваясь, и куда-то порывался бежать. Старый доктор из местечка щупал пульс и говорил о холодном весеннем ветре; Максим хмурил брови и не глядел на сестру.
Несколько дней он
был как-то кротко задумчив, и на
лице его появлялось выражение тревоги всякий раз, когда мимо комнаты проходил Максим. Женщины заметили это и просили Максима держаться подальше. Но однажды Петр сам попросил позвать его и оставить их вдвоем. Войдя в комнату, Максим взял его за руку и ласково погладил ее.
Он сильно изменился, изменились даже черты
лица, — в них не
было заметно прежних припадков острого внутреннего страдания.
Второй
был рослый детина, с желчным
лицом, сильно изрытым оспой.
Третий
был совсем юноша, в новой крестьянской одежде, с бледным и как будто слегка испуганным
лицом; его шаги
были неуверенны, и по временам он останавливался, как будто прислушиваясь к чему-то назади и мешая движению товарищей.
В течение нескольких секунд он стоял с приподнятым кверху и просветлевшим
лицом. Он
был так странен, что все невольно обратились к нему, и кругом все смолкло. Всем казалось, что человек, стоявший среди комнаты,
был не тот, которого они так хорошо знали, а какой-то другой, незнакомый. А тот прежний исчез, окруженный внезапно опустившеюся на него тайной.
В зале настала глубокая тишина, когда на эстраде появился молодой человек с красивыми большими глазами и бледным
лицом. Никто не признал бы его слепым, если б эти глаза не
были так неподвижны и если б его не вела молодая белокурая дама, как говорили, жена музыканта.
Но это уже
была не просьба о милостыне и не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы. В ней
было все то, что
было и прежде, когда под ее влиянием
лицо Петра искажалось и он бежал от фортепиано, не в силах бороться с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее в своей душе и побеждал души этой толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это
была тьма на фоне яркого света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…
Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал, // Боялся, не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно
быть так и сталося, // Да к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Спустили с возу дедушку. // Солдат
был хрупок на ноги, // Высок и тощ до крайности; // На нем сюртук с медалями // Висел, как на шесте. // Нельзя сказать, чтоб доброе //
Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — // Черт чертом! Рот ощерится. // Глаза — что угольки!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По
лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде
была; стояла, и хмельная улыбка бродила по
лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Глупову именно нужен
был"сумрак законов", то
есть такие законы, которые, с пользою занимая досуги законодателей, никакого внутреннего касательства до посторонних
лиц иметь не могут.