Неточные совпадения
Оказалось, однако, что австрийские сабли не сумели выгнать из Максима его упрямую
душу и она осталась, хотя и
в сильно попорченном теле. Гарибальдийские забияки вынесли своего достойного товарища из свалки, отдали его куда-то
в госпиталь, и вот, через несколько лет, Максим неожиданно явился
в дом своей сестры, где и остался.
Но теперь, слушая хохла-дударя, она чувствовала, что вместе с ревностью к нему
в ее
душе постепенно пробуждается ощущение живой мелодии, а образ немецкой девицы тускнеет.
Тем не менее некоторое беспокойство шевелилось
в глубине
души старого шляхтича, и потому, приведя девочку для первого урока, он счел уместным обратиться к ней с торжественною и напыщенною речью, которая, впрочем, больше назначалась для слуха Максима.
Какая-то неведомая сила работала
в глубине детской
души, выдвигая из этой глубины неожиданные проявления самостоятельного душевного роста, и Максиму приходилось останавливаться с чувством благоговения перед таинственными процессами жизни, которые вмешивались таким образом
в его педагогическую работу.
Впрочем, сестра подчинилась доводам брата, но на этот раз он ошибался: заботясь об устранении внешних вызовов, Максим забывал те могучие побуждения, которые были заложены
в детскую
душу самою природою.
Но значит ли это, что
в его
душе порвались навеки те струны, которыми
душа откликается на световые впечатления?
Его
душа была цельная человеческая
душа, со всеми ее способностями, а так как всякая способность носит
в самой себе стремление к удовлетворению, то и
в темной
душе мальчика жило неутолимое стремление к свету.
Ему доставили полное спокойствие и мир, и теперь самая тишина, царившая
в его
душе, способствовала тому, что внутренняя неудовлетворенность слышалась яснее.
Понятно, что всякий человеческий звук, неожиданно врывавшийся
в это настроение, действовал на него болезненным, резким диссонансом. Общение
в подобные минуты возможно только с очень близкою, дружескою
душой, а у мальчика был только один такой друг его возраста, именно — белокурая девочка из поссесорской усадьбы.
Казалось, так было хорошо. Мать видела, что огражденная будто стеной
душа ее сына дремлет
в каком-то заколдованном полусне, искусственном, но спокойном. И она не хотела нарушать этого равновесия, боялась его нарушить.
Он считал необходимым дать
душе юноши устояться, окрепнуть, чтобы быть
в состоянии встретить резкое прикосновение жизни.
А Петр все молчал, приподняв кверху слепые глаза, и все будто прислушивался к чему-то.
В его
душе подымались, как расколыхавшиеся волны, самые разнообразные ощущения. Прилив неведомой жизни подхватывал его, как подхватывает волна на морском берегу долго и мирно стоявшую на песке лодку… На лице виднелось удивление, вопрос, и еще какое-то особенное возбуждение проходило по нем быстрыми тенями. Слепые глаза казались глубокими и темными.
Одну минуту можно было подумать, что он не находит
в своей
душе того, к чему прислушивается с таким жадным вниманием. Но потом, хотя все с тем же удивленным видом и все как будто не дождавшись чего-то, он дрогнул, тронул клавиши и, подхваченный новой волной нахлынувшего чувства, отдался весь плавным, звонким и певучим аккордам…
Это были формы народной музыки, которые звучали постоянно
в его
душе, которыми говорила этой
душе родная природа.
И теперь, когда он играл какую-то итальянскую пьесу с трепещущим сердцем и переполненною
душой,
в его игре с первых же аккордов сказалось что-то до такой степени своеобразное, что на лицах посторонних слушателей появилось удивление.
Впервые еще он стал центром оживленных разговоров, и
в его
душе зарождалось гордое сознание своей силы.
Да, он никогда об этом не думал. Ее близость доставляла ему наслаждение, но до вчерашнего дня он не сознавал этого, как мы не ощущаем воздуха, которым дышим. Эти простые слова упали вчера
в его
душу, как падает с высоты камень на зеркальную поверхность воды: еще за минуту она была ровна и спокойно отражала свет солнца и синее небо… Один удар, — и она всколебалась до самого дна.
Теперь он проснулся с обновленною
душой, и она, его давняя подруга, являлась ему
в новом свете. Вспоминая все, что произошло вчера, до малейших подробностей, он прислушивался с удивлением к тону ее «нового» голоса, который восстановило
в его памяти воображение. «Полюбила…», «Какой ты глупый!..»
— Именно — красная и горячая. И вот красный цвет, как и «красные» звуки, оставляет
в нашей
душе свет, возбуждение и представления о страсти, которую так и называют «горячею», кипучею, жаркою. Замечательно, что и художники считают красноватые тоны «горячими».
Все эти темные представления мучили и не удовлетворяли. Они стоили больших усилий и были так неясны, что
в общем он чувствовал лишь неудовлетворенность и тупую душевную боль, которая сопровождала все потуги больной
души, тщетно стремившейся восстановить полноту своих ощущений.
Он опять ставил себе цели, строил планы; жизнь зарождалась
в нем, надломленная
душа давала побеги, как захиревшее деревцо, на которое весна пахнула живительным дыханием…
И странное дело — теперь он находил
в своей
душе место для всех этих ощущений.
По временам также среди этих забот
в его
душе поднимались воспоминания о жалобном вопле слепых.
Он боялся и прежде, но прежде
в его
душе жили еще признаки надежды.
Это был внезапный переворот, настоящий удар, ворвавшийся
в темную
душу поражающим, ярким, как молния, лучом.
И он только вспоминал впоследствии стройный аккорд, прозвучавший на мгновение
в его
душе, — аккорд,
в котором сплелись
в одно целое все впечатления его жизни, ощущение природы и живая любовь.
Но это уже была не просьба о милостыне и не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы.
В ней было все то, что было и прежде, когда под ее влиянием лицо Петра искажалось и он бежал от фортепиано, не
в силах бороться с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее
в своей
душе и побеждал
души этой толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма на фоне яркого света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…
Неточные совпадения
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и
души нет и язык как
в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности;
душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты
души предложил.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни
душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно! У меня, право,
в голове теперь… я и сам не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал.
Колода есть дубовая // У моего двора, // Лежит давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните:
в чем
душа!