Неточные совпадения
Оказалось, однако, что кризис миновал благополучно, и вскоре пугавшие нас консисторские
фигуры исчезли. Но я и теперь помню ту минуту, когда я застал отца и мать такими растроганными и исполненными
друг к
другу любви и жалости. Значит, к тому времени они уже сжились и любили
друг друга тихо, но прочно.
И когда я теперь вспоминаю эту характерную, не похожую на всех
других людей, едва промелькнувшую передо мной
фигуру, то впечатление у меня такое, как будто это — само историческое прошлое Польши, родины моей матери, своеобразное, крепкое, по — своему красивое, уходит в какую-то таинственную дверь мира в то самое время, когда я открываю для себя
другую дверь, провожая его ясным и зорким детским, взглядом…
В наших освещенных окнах появилась
фигура горничной, закрывавшей одно окно за
другим.
Прошел год,
другой. Толки шли все шире. В тихую жизнь как бы вонзилась какая-то заноза, порождавшая смутную тревогу и окрашивавшая особенным оттенком все события. А тут случилось знамение: гром ударил в «старую
фигуру».
Одной ночью разразилась сильная гроза. Еще с вечера надвинулись со всех сторон тучи, которые зловеще толклись на месте, кружились и сверкали молниями. Когда стемнело, молнии, не переставая, следовали одна за
другой, освещая, как днем, и дома, и побледневшую зелень сада, и «старую
фигуру». Обманутые этим светом воробьи проснулись и своим недоумелым чириканьем усиливали нависшую в воздухе тревогу, а стены нашего дома то и дело вздрагивали от раскатов, причем оконные стекла после ударов тихо и жалобно звенели…
С этих пор эта фраза на некоторое время становится фоном моих тогдашних впечатлений, отчасти, может быть, потому, что за гибелью «
фигуры» последовало и
другое однородное происшествие.
Как бы то ни было, наряду с деревней, темной и враждебной, откуда ждали какой-то неведомой грозы, в моем воображении существовала уже и
другая. А
фигура вымышленного Фомки стала мне прямо дорогой и близкой.
Под конец моего пребывания в пансионе добродушный француз как-то исчез с нашего горизонта. Говорили, что он уезжал куда-то держать экзамен. Я был в третьем классе гимназии, когда однажды, в начале учебного года, в узком коридоре я наткнулся вдруг на
фигуру, изумительно похожую на Гюгенета, только уже в синем учительском мундире. Я шел с
другим мальчиком, поступившим в гимназию тоже от Рыхлинского, и оба мы радостно кинулись к старому знакомому.
И вдруг сзади меня, немного вправо, раздался резкий, пронзительный свист, от которого я инстинктивно присел к земле. Впереди и влево раздался ответный свист, и я сразу сообразил, что это два человека идут навстречу
друг другу приблизительно к тому месту, где должен был проходить и я. В темноте уже как будто мелькала неясная
фигура и слышались тяжелые шаги. Я быстро наклонился к земле и заполз в овражек…
В жизни на одной стороне стояла возвышенно печальная драма в семье Рыхлинских и казнь Стройновского, на
другой — красивая
фигура безжалостного, затянутого в мундир жандарма…
И теперь, когда в моей памяти оживает город Ровно, то неизменно, как бы в преддверии всех
других впечатлений, вспоминаются мне пестрое бревно шлагбаума и
фигура инвалида в запыленном и выцветшем сюртуке николаевских времен.
Другая фигура, тоже еще в Житомире. Это священник Овсянкин… Он весь белый, как молоко, с прекрасными синими глазами. В этих глазах постоянно светилось выражение какого-то доброго беспокойства. И когда порой, во время ответа, он так глядел в мои глаза, то мне казалось, что он чего-то ищет во мне с ласковой тревогой, чего-то нужного и важного для меня и для него самого.
Теперь — яркая
фигура уже
другого рода.
Во всяком случае обе
фигуры «неверующих» подействовали на мое воображение.
Фигура капитана была занимательна и красочна,
фигура будущего медика — суха и неприятна. Оба не верят. Один потому, что смотрел в трубу,
другой потому, что режет лягушек и трупы… Обе причины казались мне недостаточными.
Наконец в коридоре слышатся тяжелые шаги. «Егоров, Егоров…» В классе водворяется тишина, и мы с недоумением смотрим
друг на
друга… Что же теперь будет?.. Толстая
фигура с журналом подмышкой появляется на пороге и в изумлении отшатывается… Через минуту является встревоженный надзиратель, окидывает взглядом стены и стремглав убегает… В класс вдвигается огромная
фигура инспектора… А в перемену эпидемия перекидывается в младшие классы…
Тут случилось нечто неожиданное и страшное. Фартук сам распахнулся с
другой стороны… Из тарантаса выкатилась плотная невысокая
фигура в военной форме, и среди общего испуга и недоумения его превосходительство, командующий войсками киевского военного округа и генерал — губернатор Юго — западного края, бежал, семеня короткими ногами, через улицу в сторону, противоположную от исправничьего крыльца…
Рассказ прошел по мне электрической искрой. В памяти, как живая, стала простодушная
фигура Савицкого в фуражке с большим козырем и с наивными глазами. Это воспоминание вызвало острое чувство жалости и еще что-то темное, смутное, спутанное и грозное. Товарищ… не в карцере, а в каталажке, больной, без помощи, одинокий… И посажен не инспектором…
Другая сила, огромная и стихийная, будила теперь чувство товарищества, и сердце невольно замирало от этого вызова. Что делать?
В этом старце, давно пережившем свое время, было что-то детски тихое, трогательно — печальное. Нельзя сказать того же о
других представителях nobilitatis harnolusiensis, хотя и среди них попадались
фигуры в своем роде довольно яркие.
В одном месте сплошной забор сменился палисадником, за которым виднелся широкий двор с куртиной, посредине которой стоял алюминиевый шар. В глубине виднелся барский дом с колонками, а влево — неотгороженный густой сад. Аллеи уходили в зеленый сумрак, и на этом фоне мелькали
фигуры двух девочек в коротких платьях. Одна прыгала через веревочку,
другая гоняла колесо. На скамье под деревом, с книгой на коленях, по — видимому, дремала гувернантка.
Д’Артаньян, выезжающий из маленького городка на смешной кляче,
фигуры его
друзей мушкетеров, убийство королевы Марго, некоторые злодейства иезуитов из Сю…
Неточные совпадения
Дверь отворяется, и выставляется какая-то
фигура во фризовой шинели, с небритою бородою, раздутою губою и перевязанною щекою; за нею в перспективе показывается несколько
других.
Действительно, это был он. Среди рдеющего кругом хвороста темная, полудикая
фигура его казалась просветлевшею. Людям виделся не тот нечистоплотный, блуждающий мутными глазами Архипушко, каким его обыкновенно видали, не Архипушко, преданный предсмертным корчам и, подобно всякому
другому смертному, бессильно борющийся против неизбежной гибели, а словно какой-то энтузиаст, изнемогающий под бременем переполнившего его восторга.
Он снял, как и
другие мужчины, с разрешения дам, сюртук, и крупная красивая
фигура его в белых рукавах рубашки, с румяным потным лицом и порывистые движения так и врезывались в память.
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с
другой стороны опять на край леса, он увидел на ярком свете косых лучей солнца грациозную
фигуру Вареньки, в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного поля и за полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
Они были на
другом конце леса, под старою липой, и звали его. Две
фигуры в темных платьях (они прежде были в светлых) нагнувшись стояли над чем-то. Это были Кити и няня. Дождь уже переставал, и начинало светлеть, когда Левин подбежал к ним. У няни низ платья был сух, но на Кити платье промокло насквозь и всю облепило ее. Хотя дождя уже не было, они всё еще стояли в том же положении, в которое они стали, когда разразилась гроза. Обе стояли, нагнувшись над тележкой с зеленым зонтиком.