Неточные совпадения
И рокотание колес я тоже в первый раз выделил в своем сознании
как особое явление, и в первый же раз я не спал
так долго…
Не знаю уж по
какой логике, — но лакей Гандыло опять принес отцовскую палку и вывел меня на крыльцо, где я, — быть может, по связи с прежним эпизодом
такого же рода, — стал крепко бить ступеньку лестницы.
Когда однажды мы, дети, спросили, что это
такое, то отец ответил, что это наш «герб» и что мы имеем право припечатывать им свои письма, тогда
как другие люди этого права не имеют.
Что законы могут быть плохи, это опять лежит на ответственности царя перед богом, — он, судья,
так же не ответственен за это,
как и за то, что иной раз гром с высокого неба убивает неповинного ребенка…
Бедные лошади худели и слабели, но отец до
такой степени верил в действительность научного средства, что совершенно не замечал этого, а на тревожные замечания матери:
как бы лошади от этой науки не издохли, отвечал...
— Философы доказывают, что человек не может думать без слов…
Как только человек начнет думать,
так непременно… понимаешь? в голове есть слова… Гм… Что ты на это скажешь?..
— То-то вот и есть, что ты дурак! Нужно, чтобы значило, и чтобы было с толком, и чтобы другого слова
как раз с
таким значением не было… А
так — мало ли что ты выдумаешь!.. Ученые не глупее вас и говорят не на смех…
Его лицо, красное при жизни, было теперь
так же бело,
как усы…
Когда она лежала на земле, я смотрел и на нее, и на образовавшийся
таким образом пролет над воротами с
таким же чувством,
как и на странную фигуру Коляновского.
И когда я теперь вспоминаю эту характерную, не похожую на всех других людей, едва промелькнувшую передо мной фигуру, то впечатление у меня
такое,
как будто это — само историческое прошлое Польши, родины моей матери, своеобразное, крепкое, по — своему красивое, уходит в какую-то таинственную дверь мира в то самое время, когда я открываю для себя другую дверь, провожая его ясным и зорким детским, взглядом…
Я не знаю, что это за имя, но его
так звали, и нам имя нравилось,
как и он сам.
Славек,
такой же тонкий, еще
как будто выше ростом, в
такой же темно-зеленой курточке с белыми воротничками лежал на столе,
как и пан Коляновский — совершенно белый и неподвижный.
Нечистый, увидев огни и
такую силу крещеного народу, вдруг поднялся на дыбы, что-то «загуло»,
как ветер, и медведь кинулся в омут…
Наутро весь табор оказался в полном беспорядке,
как будто невидимая сила перетрясла его и перешвыряла
так, что возы оказались перемешаны, хозяева очутились на чужих возах, а иных побросало даже совсем вон из табора в степь…
— Вот ты, Будзиньская, старая женщина, а рассказываешь
такие глупости…
Как тебе не стыдно? Перепились твои чумаки пьяные, вот и все…
— Молиться, дети, нужно
так, чтобы обращаться прямо к богу…
Как будто он пред вами.
Как вы просите о чем-нибудь у меня или у матери.
Он говорил с печальным раздумием. Он много и горячо молился, а жизнь его была испорчена. Но обе эти сентенции внезапно слились в моем уме,
как пламя спички с пламенем зажигаемого фитиля. Я понял молитвенное настроение отца: он, значит, хочет чувствовать перед собой бога и чувствовать, что говорит именно ему и что бог его слышит. И если
так просить у бога, то бог не может отказать, хотя бы человек требовал сдвинуть гору…
Объяснение отца относительно молитвы загорелось во мне неожиданной надеждой. Если это верно, то ведь дело устраивается просто: стоит только с верой, с настоящей верой попросить у бога пару крыльев… Не
таких жалких
какие брат состряпал из бумаги и дранок. А настоящих с перьями,
какие бывают у птиц и ангелов. И я полечу!
Как это ни странно, я
как будто видел их в довольно-таки грязном углу между сараем и забором.
Впечатление было
такое,
как будто огромное собрание, на короткое время занявшееся моим делом, теперь перешло к обсуждению других дел, гораздо более важных, таинственных и непонятных…
Закончилось это большим скандалом: в один прекрасный день баба Люба, уперев руки в бока, ругала Уляницкого на весь двор и кричала, что она свою «дытыну» не даст в обиду, что учить, конечно, можно, но не
так… Вот посмотрите, добрые люди: исполосовал у мальчика всю спину. При этом баба Люба
так яростно задрала у Петрика рубашку, что он завизжал от боли,
как будто у нее в руках был не ее сын, а сам Уляницкий.
Ноги он ставил
так,
как будто они у него вовсе не сгибались в коленях, руки скруглил,
так что они казались двумя калачами, голову вздернул кверху и глядел на нас с величайшим презрением через плечо, очевидно, гордясь недавно надетым новым костюмом и, может быть, подражая манерам кого-нибудь из старшей ливрейной дворни.
Осенью пришли во двор молодые с «музыками», а на посыпанной песком площадке двора Иохим со «свахами и дружинами» отплясывал
такого казачка,
какого я уже никогда не видывал впоследствии.
Таким образом она будто бы пробила себе путь до пустого пространства, оставленного для проезда царя, и попала туда
как раз в то мгновение, когда промчалась царская карета.
Поп радостно прибежал к своей попадье и, наклонив рога, сказал: «Снимай грошi». Но когда попадья захотела снять котелок, то оказалось, что он точно прирос к рогам и не поддавался. «Ну,
так разрежь шов и сними с кожей». Но и тут,
как только попадья стала ножницами резать шов, — пол закричал не своим голосом, что она режет ему жилы. Оказалось, что червонцы прикипели к котлу, котел прирос к рогам, а бычья кожа — к попу…
Я не помню, чтобы когда-нибудь впоследствии мне доводилось слышать
такой сильный звон телеграфа,
как в эти первые дни.
Потом, вероятно, проволоку подтянули, и гул стал не
так громок: в обыкновенные неветреные дни телеграф только тихо позванивал,
как будто крики сменились смутным говором.
— А… вот
как!.. Ну,
так вот я вам говорю… Пока они еще мои… Пока вы там сочиняете свои подлые проекты… Я… я…
Я шел, чувствуя себя
так,
как, вероятно, чувствуют себя в девственных лесах охотники.
Должно быть, было что-то особенное в этой минуте, потому что она запечатлелась навеки в моей памяти и с внутренним ощущением, и с внешними подробностями. Кто-то во мне
как бы смотрел со стороны на стоявшего у ворот мальчика, и если перевести словами результаты этого осмотра, то вышло бы приблизительно
так...
Сердце мое сжалось
так сильно,
как будто я потерял дорогого и близкого человека…
Один старый шляхтич на сцене — высокий, с белыми,
как снег, усами, — напоминал Коляновского до
такой степени, что казался мне почти близким и знакомым.
И очень вероятно, что если бы все разыгралось
так,
как в театре, то есть казаки выстроились бы предварительно в ряд против священника, величаво стоящего с чашей в руках и с группой женщин у ног, и стали бы дожидаться, что я сделаю, то я мог бы выполнить свою программу.
Впоследствии она все время и держалась
таким образом: она не примкнула к суетне экзальтированных патриоток и «девоток», но в костел ходила,
как прежде, не считаясь с тем, попадет ли она на замечание, или нет. Отец нервничал и тревожился и за нее, и за свое положение, но
как истинно религиозный человек признавал право чужой веры…
— А — а, — протянул офицер с
таким видом,
как будто он одинаково не одобряет и Мазепу, и Жолкевского, а затем удалился с отцом в кабинет. Через четверть часа оба вышли оттуда и уселись в коляску. Мать и тетки осторожно, но с тревогой следили из окон за уезжавшими. Кажется, они боялись, что отца арестовали… А нам казалось странным, что
такая красивая, чистенькая и приятная фигура может возбуждать тревогу…
Среди учеников пансиона был один, который питал ко мне
такое же чувство,
какое я питал к Кучальскому.
Он одевался
так,
как никто не одевался ни в городе, ни в деревне.
Но по тем сечением обычным,
Как секут повсюду дураков,
А
таким,
какое счел приличным
Николай Иваныч Пирогов.
Я б хотел, чтоб для меня собрался
Весь педагогический совет
И о том чтоб долго препирался,
Сечь меня за Лютера, иль нет…
Шел я далеко не
таким победителем,
как когда-то в пансион Рыхлинского. После вступительного экзамена я заболел лихорадкой и пропустил почти всю первую четверть. Жизнь этого огромного «казенного» учреждения шла без меня на всех парах, и я чувствовал себя ничтожным, жалким, вперед уже в чем-то виновным. Виновным в том, что болел, что ничего не знаю, что я, наконец,
так мал и не похож на гимназиста… И иду теперь беззащитный навстречу Киченку, Мине, суровым нравам и наказаниям…
Я, пожалуй, непрочь был стать
таким же «отпетым»,
как он, чтобы пользоваться
такой же фамильярной известностью у Журавского и вместе с приятелем попадать в карцер.
Через минуту мы плескалась, плавали и барахтались в речушке
так весело,
как будто сейчас я не предлагал своего вопроса, который Крыштанович оставил без ответа… Когда мы опять подходили к городу, то огоньки предместья светились навстречу в неопределенной синей мгле…
И именно
таким,
как Прелин. Я сижу на кафедре, и ко мне обращены все детские сердца, а я, в свою очередь, знаю каждое из них, вижу каждое их движение. В числе учеников сидит также и Крыштанович. И я знаю, что нужно сказать ему и что нужно сделать, чтобы глаза его не были
так печальны, чтобы он не ругал отца сволочью и не смеялся над матерью…
Все это было
так завлекательно,
так ясно и просто,
как только и бывает в мечтах или во сне. И видел я это все
так живо, что… совершенно не заметил,
как в классе стало необычайно тихо,
как ученики с удивлением оборачиваются на меня;
как на меня же смотрит с кафедры старый учитель русского языка, лысый,
как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из класса, приказав стать у классной двери снаружи.
Лачуги, заборы, землянки. Убогая лавочка, где когда-то Крыштанович на сомнительные деньги покупал булки… Шоссе с пешеходами, возами, балагулами, странниками… гулкий мост. Речка, где мы купались с моим приятелем. Врангелевская роща. Ощущение особенной приятной боли мелькнуло в душе.
Как будто отрывалась и уплывала назад в первый еще раз
так резко отграниченная полоска жизни.
Одну из
таких минут я вновь пережил в эту ночь под веяние ветра и его звон в проволоках, смутный, но
как будто осмысленный…
Таких вопросов не существовало для меня,
как и для окружающих.
Самая же гроза не была виновата. Ей
так полагалось по законам природы. Бесправная и безответная среда только гнулась,
как под налетом вихря.
Кто-то задался вопросом:
как могло «правительство» допустить
такую явную несообразность?
Все это сияло,
как фигура Черткова, на пороге объятого трепетом уездного присутствия, все это гремело, благодетельствовало или ввергало в отчаяние не почему-нибудь и не на каком-нибудь основании, а просто
так… без причины, высшею, безотчетною волей, с которой нельзя спорить, о которой не приходится даже и рассуждать.
Я долго бродил среди памятников,
как вдруг в одном месте, густо заросшем травой и кустарником, мне бросилось в глаза странное синее пятно. Подойдя ближе, я увидел маленького человечка в синем мундире с медными пуговицами. Лежа на могильном камне, он что-то тщательно скоблил на нем ножиком и был
так углублен в это занятие, что не заметил моего прихода. Однако, когда я сообразил, что мне лучше ретироваться, — он быстро поднялся, отряхнул запачканный мундир и увидел меня.