Неточные совпадения
В
тот же вечер, вскоре
после переезда через реку, я испытал первое чувство резкого разочарования и обиды…
Но тут вышло неожиданное затруднение. Когда очередь дошла до куклы,
то сестра решительно запротестовала, и протест ее принял такой драматический характер, что отец
после нескольких попыток все-таки уступил, хотя и с большим неудовольствием.
Он не обедал в этот день и не лег по обыкновению спать
после обеда, а долго ходил по кабинету, постукивая на ходу своей палкой. Когда часа через два мать послала меня в кабинет посмотреть, не заснул ли он, и, если не спит, позвать к чаю, —
то я застал его перед кроватью на коленях. Он горячо молился на образ, и все несколько тучное тело его вздрагивало… Он горько плакал.
После этого мне стоило много труда залучить ее опять, а когда удалось,
то я употребил все меры, чтоб растолковать ей, что я сознаю свою вину и теперь взял ее только для
того, чтобы помириться…
Должен сказать при этом, что собственно чорт играл в наших представлениях наименьшую роль.
После своего появления старшему брату он нам уже почти не являлся, а если являлся,
то не очень пугал. Может быть, отчасти это оттого, что в представлениях малорусского и польского народа он неизменно является кургузым немцем. Но еще более действовала тут старинная большая книга в кожаном переплете («Печерский патерик»), которую отец привез из Киева.
Вечера стояли теплые, и когда
после чаю я вышел на двор,
то отовсюду на меня глядели освещенные и раскрытые настежь окна.
Одной ночью разразилась сильная гроза. Еще с вечера надвинулись со всех сторон тучи, которые зловеще толклись на месте, кружились и сверкали молниями. Когда стемнело, молнии, не переставая, следовали одна за другой, освещая, как днем, и дома, и побледневшую зелень сада, и «старую фигуру». Обманутые этим светом воробьи проснулись и своим недоумелым чириканьем усиливали нависшую в воздухе тревогу, а стены нашего дома
то и дело вздрагивали от раскатов, причем оконные стекла
после ударов тихо и жалобно звенели…
Однажды я сидел в гостиной с какой-то книжкой, а отец, в мягком кресле, читал «Сын отечества». Дело, вероятно, было
после обеда, потому что отец был в халате и в туфлях. Он прочел в какой-то новой книжке, что
после обеда спать вредно, и насиловал себя, стараясь отвыкнуть; но порой преступный сон все-таки захватывал его внезапно в кресле. Так было и теперь: в нашей гостиной было тихо, и только по временам слышался
то шелест газеты,
то тихое всхрапывание отца.
Вместе с
тем, как Адам
после грехопадения, он сознал, что наг, и устыдился.
Эта простая фраза разрушила все старания украинца — учителя. Когда
после этого Буткевич по — украински заговаривал со мною о «Чуприне
та Чортовусе»,
то я потуплялся, краснел, замыкался и молчал.
Шел я далеко не таким победителем, как когда-то в пансион Рыхлинского.
После вступительного экзамена я заболел лихорадкой и пропустил почти всю первую четверть. Жизнь этого огромного «казенного» учреждения шла без меня на всех парах, и я чувствовал себя ничтожным, жалким, вперед уже в чем-то виновным. Виновным в
том, что болел, что ничего не знаю, что я, наконец, так мал и не похож на гимназиста… И иду теперь беззащитный навстречу Киченку, Мине, суровым нравам и наказаниям…
В карцер я, положим, попал скоро. Горячий француз, Бейвель, обыкновенно в течение урока оставлял по нескольку человек, но часто забывал записывать в журнал. Так же он оставил и меня. Когда
после урока я вместе с Крыштановичем подошел в коридоре к Журавскому,
то оказалось, что я в списке не числюсь.
После обедни нас не отпускали домой, а опять гнали в
тот же класс. Предстояло объяснение евангелия. Опять пятиминутная перемена, звонок. Успевший переодеться в церкви законоучитель входит на кафедру. Первый вопрос его будет...
Прямо против дома исправника была расположена ученическая квартира вдовы Савицкой, и так как это было уже
после уроков,
то кучка учеников вышла в палисадник, чтобы полюбоваться встречей.
В
тот день я за что-то был оставлен
после уроков и возвращался позже обыкновенного домой с кучей расползавшихся книг в руках.
Тот вошел, как всегда угрюмый, но смуглое лицо его было спокойно. Капитан пощелкал несколько минут на счетах и затем протянул Ивану заработанные деньги.
Тот взял, не интересуясь подробностями расчета, и молча вышел. Очевидно, оба понимали друг друга… Матери
после этого случая на некоторое время запретили нам участвовать в возке снопов. Предлог был — дикость капитанских лошадей. Но чувствовалось не одно это.
Иной раз живой и бурный поток,
после уроков стремившийся к калитке, вдруг останавливался, пропуская худенькую фигурку, проходившую сквозь толпу с приветливой улыбкой, и
тот, кому она кланялась, как знакомому, считал себя польщенным и счастливым.
Было видно, что он тщательно взвешивает в уме все за и против, и, когда
после этого твердым почерком вносил в журнал
ту или иную цифру, чувствовалось, что она поставлена обдуманно и справедливо.
Гаврило Жданов,
после отъезда Авдиева поступивший-таки в гимназию, часто приходил ко мне, и, лежа долгими зимними сумерками на постели в темной комнате, мы вели с ним тихие беседы. Порой он заводил вполголоса
те самые песни, которые пел с Авдиевым. В темноте звучал один только басок, но в моем воображении над ним вился и звенел бархатный баритон, так свободно взлетавший на высокие ноты… И сумерки наполнялись ощутительными видениями…
В
тот же день
после уроков Гаврило явился ко мне, и, по общем обсуждении, мы выработали некий план: решили обложить данью ежедневное потребление пирожков в большую перемену.
Долгоногова в
то время уже не было. Его перевели вскоре
после Авдиева, и директором был назначен Степан Яковлевич. Через несколько минут Дидонус вернулся оживленный, торжествующий и злорадный. Узнав от директора, что мы совершили нечто в высокой степени предосудительное, он радостно повлек нас в учительскую, расталкивая шумную толпу гимназистов.
Так рассказывали эту историю обыватели. Факт состоял в
том, что губернатор
после корреспонденции ушел, а обличитель остался жив, и теперь, приехав на время к отцу, наслаждался в родном городе своей славой…
Это входило у меня в привычку. Когда же
после Тургенева и других русских писателей я прочел Диккенса и «Историю одного города» Щедрина, — мне показалось, что юмористическая манера должна как раз охватить и внешние явления окружающей жизни, и их внутренний характер. Чиновников, учителей, Степана Яковлевича, Дидонуса я стал переживать
то в диккенсовских,
то в щедринских персонажах.
Он не знал, что для меня «
тот самый» значило противник Добролюбова. Я его себе представлял иначе. Этот казался умным и приятным. А
то обстоятельство, что человек, о котором (хотя и не особенно лестно) отозвался Добролюбов, теперь появился на нашем горизонте, — казалось мне чудом из
того нового мира, куда я готовлюсь вступить.
После купанья Андрусский у своих дверей задержал мою руку и сказал...
Эта струя, однако, продолжения не имела. Весь склад наших встреч, взаимных визитов, игр и разговоров содействовал развитию «влюбленности», но не дружбы, не откровенности, не таких душевных излияний. Кроме
того,
после следующего же урока танцев, который должен был быть последним, Лена тяжело заболела.
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
После? Вот новости —
после! Я не хочу
после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело
после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
)Да если приезжий чиновник будет спрашивать службу: довольны ли? — чтобы говорили: «Всем довольны, ваше благородие»; а который будет недоволен,
то ему
после дам такого неудовольствия…
Простаков (Скотинину). Правду сказать, мы поступили с Софьюшкой, как с сущею сироткой.
После отца осталась она младенцем.
Тому с полгода, как ее матушке, а моей сватьюшке, сделался удар…
Софья. Кто же остережет человека, кто не допустит до
того, за что
после мучит его совесть?