Неточные совпадения
Я сидел у кого-то
на руках впереди, и вдруг мое внимание привлекла красноватая точка, то вспыхивавшая, то угасавшая в углу, в том
месте, где сидел отец.
Я переставал чувствовать себя отдельно от этого моря жизни, и это было так сильно, что, когда меня хватились и брат матери вернулся за мной, то я стоял
на том же
месте и не откликался…
Каждый раз
на новом
месте отцовской службы неизменно повторялись одни и те же сцены: к отцу являлись «по освященному веками обычаю» представители разных городских сословий с приношениями.
После этого глубокомысленные сочинения Ганемана исчезли с отцовского стола, а
на их
месте появилась новая книжка в скромном черном переплете.
На первой же странице была виньетка со стихами (
на польском языке...
А потом я могу, пожалуй, положить крылья
на то же
место.
Тогда я подумал, что глядеть не надо: таинственное явление совершится проще, — крылья будут лежать
на том
месте, где я молился. Поэтому я решил ходить по двору и опять прочитать десять «Отче наш» и десять «Богородиц». Так как главное было сделано, то молитвы я теперь опять читал механически, отсчитывая одну за другой и загибая пальцы. При этом я сбился в счете и прибавил
на всякий случай еще по две молитвы… Но крыльев
на условленном
месте не было…
Когда в обычный час высокая фигура с огненными глазами стала
на обычном
месте, то все, конечно, считали отчаянного солдата погибшим.
Нам очень нравилось это юмористическое объяснение, побеждавшее ужасное представление о воющем привидении, и мы впоследствии часто просили отца вновь рассказывать нам это происшествие. Рассказ кончался веселым смехом… Но это трезвое объяснение
на кухне не произвело ни малейшего впечатления. Кухарка Будзиньская, а за ней и другие объяснили дело еще проще: солдат и сам знался с нечистой силой; он по — приятельски столковался с «марой», и нечистый ушел в другое
место.
Между тем раздался третий свисток, и вскоре три человека сошлись
на пустыре, в нескольких саженях от того
места, где я притаился.
Мальчик встал, весь красный,
на колени в углу и стоял очень долго. Мы догадались, чего ждет от нас старик Рыхлинский. Посоветовавшись, мы выбрали депутацию, во главе которой стал Суханов, и пошли просить прощения наказанному. Рыхлинский принял депутацию с серьезным видом и вышел
на своих костылях в зал. Усевшись
на своем обычном
месте, он приказал наказанному встать и предложил обоим противникам протянуть друг другу руки.
Наутро первая моя мысль была о чем-то важном. О новой одежде?.. Она лежала
на своем
месте, как вчера. Но многое другое было не
на своем
месте. В душе, как заноза, лежали зародыши новых вопросов и настроений.
Тихо, разрозненно, в разных
местах набитого народом храма зародилось сначала несколько отдельных голосов, сливавшихся постепенно, как ручьи… Ближе, крепче, громче, стройнее, и, наконец, под сводами костела загремел и покатился волнами согласный тысячеголосый хор, а где-то в вышине над ним гудел глубокий рев органа… Мать стояла
на коленях и плакала, закрыв лицо платком.
Этого свирепого князя, согласно легенде, съели мыши, а простой народ
на его
место поставил королем крестьянина Пяста.
Случилось это следующим образом. Один из наших молодых учителей, поляк пан Высоцкий, поступил в университет или уехал за границу.
На его
место был приглашен новый, по фамилии, если память мне не изменяет, Буткевич. Это был молодой человек небольшого роста, с очень живыми движениями и ласково — веселыми, черными глазами. Вся его фигура отличалась многими непривычными для нас особенностями.
В назначенный день я пошел к Прелину. Робко, с замирающим сердцем нашел я маленький домик
на Сенной площади, с балконом и клумбами цветов. Прелин, в светлом летнем костюме и белой соломенной шляпе, возился около цветника. Он встретил меня радушно и просто, задержал немного в саду, показывая цветы, потом ввел в комнату. Здесь он взял мою книгу, разметил ее, показал, что уже пройдено, разделил пройденное
на части, разъяснил более трудные
места и указал, как мне догнать товарищей.
Вышел я от него почти влюбленный в молодого учителя и, придя домой, стал жадно поглощать отмеченные
места в книге. Скоро я догнал товарищей по всем предметам, и
на следующую четверть Герасименко после моей фамилии пролаял сентенцию: «похвально». Таким образом ожидания моего приятеля Крыштановигча не оправдались: испробовать гимназических розог мне не пришлось.
На следующий день он не пришел
на уроки, и я сидел рядом с его пустым
местом, а в моей голове роились воспоминания вчерашнего и смутные вопросы.
Я с страстным нетерпением ждал, чтобы он поскорее опять влез
на свое
место.
А вот теперь я уже «старый гимназист» и еду в новые
места на какую-то новую жизнь…
Я долго бродил среди памятников, как вдруг в одном
месте, густо заросшем травой и кустарником, мне бросилось в глаза странное синее пятно. Подойдя ближе, я увидел маленького человечка в синем мундире с медными пуговицами. Лежа
на могильном камне, он что-то тщательно скоблил
на нем ножиком и был так углублен в это занятие, что не заметил моего прихода. Однако, когда я сообразил, что мне лучше ретироваться, — он быстро поднялся, отряхнул запачканный мундир и увидел меня.
После этого он получил
место преподавателя в житомирской гимназии и женился
на одной из моих теток.
Азинус идет к той же стенке, плечом подвигает Погоновского дальше и вытягивается
на его
месте.
— А — а, — усмехался Андриевский, —
на улице?.. Так что же, что
на улице. Познания не всегда обнаруживаются даже в классе. А невежество проявляется
на всяком
месте… Что он тогда говорил о «диве»? А?
Курение, «неразрешенные книги» (Писарев, Добролюбов, Некрасов, — о «нелегальщине» мы тогда и не слыхали), купанье в неразрешенном
месте, катанье
на лодках, гулянье после семи часов вечера — все это входило в кодекс гимназических проступков.
Глюк ухает в воду, к счастью не
на глубоком
месте.
Затем по команде вся вереница с пением и криками «ура» выволакивает мокрого Глюка
на крепкое
место.
Я посмотрел
на отца, ожидая, что он установит опрокидывающийся мир
на прежнее
место, но он кивнул головой и сказал...
Каждому из нас хочется что-нибудь сделать для него, хочется быть
на его
месте.
Паны Лохмановичи ставили караулы, чтобы защитить водворенного в шинке Янкеля, Банькевичи чинили нападения, чтобы водворить
на его
место Мошка.
На этих произведениях Банькевича я впервые знакомился с особенностями ябеднического стиля, но, конечно, мое изложение дает лишь отдаленное понятие об его красотах. Особенно поражало обилие патетических
мест. Старый ябедник, очевидно, не мог серьезно рассчитывать
на судейскую чувствительность; это была бескорыстная дань эстетике, своего рода полет чистого творчества.
Солнце склонялось к закату, а наша «тройка» все еще устало месила пыль по проселкам, окруженная зноем и оводами. Казалось, мы толчемся
на одном
месте. Некованые копыта мягко шлепали по земле; темнело, где-нибудь
на дальнем болоте гудел «бугай», в придорожной ржи сонно ударял перепел, и нетопыри пролетали над головами, внезапно появляясь и исчезая в сумерках.
Один из работников капитана, молодой парубок Иван, не стесняясь нашим присутствием, по — своему объяснял социальную историю Гарного Луга. Чорт нес над землей кошницу с панами и сеял их по свету. Пролетая над Гарным Лугом, проклятый чертяка ошибся и сыпнул семена гуще. От этого здесь панство закустилось, как бурьян,
на том
месте, где случайно «ляпнула» корова. А настоящей траве, то есть мужикам, совсем не стало ходу…
Он сидел
на своем
месте важный и бодрый, принимал доклады и отдавал ясные, точные приказы.
Минут через десять Заруцкий, с потемневшим лицом, поднялся с
места. Казалось, что при этом
на своих плечах он поднимает тяжесть, давление которой чувствовалось всем классом.
Он
на мгновение остановился, спокойно глядя, как мы, застигнутые врасплох, быстро рассаживались по
местам, потом прошел к кафедре, кивнув нам
на ходу головой.
— Здесь, — ответил Доманевич, лениво чуть — чуть подымаясь с
места. Авдиев
на мгновение остановился, посмотрел
на него искрящимися глазами, как бы припоминая что-то, и продолжал перекличку. Затем, отодвинув журнал, он облокотился обеими руками
на кафедру и спросил...
В следующий раз, проходя опять тем же
местом, я вспомнил вчерашнюю молитву. Настроение было другое, но… кто-то как будто упрекнул меня: «Ты стыдишься молиться, стыдишься признать свою веру только потому, что это не принято…» Я опять положил книги
на панель и стал
на колени…
Начиналось оно всегда просто, и мы не замечали, как, где, в каком
месте Авдиев переходил к пафосу, потрясавшему нас как ряд электрических ударов, или к комизму, веявшему
на класс вихрем хохота.
Переливчатый смех Авдиева спугнул эти фантазии.
На этот раз я покраснел от того, что почувствовал их ребячество, и… вспомнил сразу, что, в сущности, великодушие мое было довольно дешевого свойства, так как и без Авдиева мои шансы были довольно плохи… Реализм отвоевывал
место у сентиментально — фантастической драмы…
Статьи Добролюбова, поэзия Некрасова и повести Тургенева несли с собой что-то, прямо бравшее нас
на том
месте, где заставало.
Но и жестокосердый итальянец не избег своей участи: «волны выкинули гречанкино тело
на берег крутой» именно в том
месте, где жил итальянец младой.
Пачковский принял тон непризнанного гения: с печатью отвержения
на челе, он продолжал кропать длинные и вялые творения. Когда однажды Андриевский спросил его
на уроке что-то по теории словесности, он полунасмешливо, полувеличаво поднялся с
места и сказал...
Я вернулся
на прежнее
место, глядел
на воду, искал глазами лебедей, но и они уже затерялись где-то в тени, как мои мысли…
Это
место романа меня поразило. Значит, можно не верить по — иному, чем капитан, который кощунствует вечером и крестится ночью «
на всякий случай»… Что, если бы отец встретился с таким человеком. Стал ли бы он смеяться тем же смехом снисходительного превосходства?..
А
на их
месте уже кипели другие, для которых настала своеобразная очередь этой повинности…
Клубок пыли исчез. Я повернулся к городу. Он лежал в своей лощине, тихий, сонный и… ненавистный. Над ним носилась та же легкая пелена из пыли, дыма и тумана,
местами сверкали клочки заросшего пруда, и старый инвалид дремал в обычной позе, когда я проходил через заставу. Вдобавок, около пруда,
на узкой деревянной кладочке, передо мной вдруг выросла огромная фигура Степана Яковлевича, ставшего уже директором. Он посмотрел
на меня с высоты своего роста и сказал сурово...
Я встал
на своем
месте, не видном Дидонусу из-за угла классной доски, и попросился выйти.
Я дал себе слово, как только выдержу экзамен, тотчас же придти опять сюда, стать
на этом самом
месте, глядеть
на этот пейзаж и уловить, наконец, его выражение… А затем… глубоко заснуть под деревом, которое шумело рядом своей темнозеленой листвой.
Мы пошли
на то самое
место, где Дитяткевич устраивал свои засады
на учеников. Была своя новая прелесть и в этом обстоятельстве.
Мой приятель не тратил много времени
на учение, зато все закоулки города знал в совершенстве. Он повел меня по совершенно новым для меня
местам и привел в какой-то длинный, узкий переулок
на окраине. Переулок этот прихотливо тянулся несколькими поворотами, и его обрамляли старые заборы. Но заборы были ниже тех, какие я видел во сне, и из-за них свешивались густые ветки уже распустившихся садов.