Правда, писал он неровно, с
отступлениями и забеганиями вперед, постоянно боролся — и не в свою пользу — с орфографией, как большинство самоучек, но эти
маленькие недостатки в «штиле» выкупались другими неоцененными достоинствами.
Как изображу я вам, наконец, этих блестящих чиновных кавалеров, веселых и солидных, юношей и степенных, радостных и прилично туманных, курящих в антрактах между танцами в
маленькой отдаленной зеленой комнате трубку и не курящих в антрактах трубки, — кавалеров, имевших на себе, от первого до последнего, приличный чин и фамилию, — кавалеров, глубоко проникнутых чувством изящного и чувством собственного достоинства; кавалеров, говорящих большею частию на французском языке с дамами, а если на русском, то выражениями самого высокого тона, комплиментами и глубокими фразами, — кавалеров, разве только в трубочной позволявших себе некоторые любезные
отступления от языка высшего тона, некоторые фразы дружеской и любезной короткости, вроде таких, например: «что, дескать, ты, такой-сякой, Петька, славно польку откалывал», или: «что, дескать, ты, такой-сякой, Вася, пришпандорил-таки свою дамочку, как хотел».
Но отчего же так ужасны, так непроездны были дороги? В течение всей войны мы отступали; ведь можно же было, — ну, хоть с
маленькою вероятностью, — предположить, что опять придется отступать. В том-то и было проклятие: самым верным средством против
отступления у нас признавалось одно — упорно заявлять, что
отступления не будет, упорно действовать так, чтобы никому не могла прийти в голову даже мысль, будто возможно
отступление.
При самом
малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере, были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от
отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало Наполеоновское войско для начатия бегства.