Неточные совпадения
Мне мог
идти тогда второй год, но я совершенно ясно вижу и теперь языки пламени над крышей сарая во дворе, странно освещенные среди ночи стены
большого каменного дома и его отсвечивающие пламенем окна.
Жизнь нашего двора
шла тихо, раз заведенным порядком. Мой старший брат был на два с половиной года старше меня, с младшим мы были погодки. От этого у нас с младшим братом установилась, естественно,
большая близость. Вставали мы очень рано, когда оба дома еще крепко спали. Только в конюшне конюхи чистили лошадей и выводили их к колодцу. Иногда нам давали вести их в поводу, и это доверие очень подымало нас в собственном мнении.
На кухне вместо сказок о привидениях по вечерам повторяются рассказы о «золотых грамотах», о том, что мужики не хотят
больше быть панскими, что Кармелюк вернулся из Сибири, вырежет всех панов по селам и
пойдет с мужиками на город.
Кажется преступлением
идти свободно, и еще
большим преступлением — остановиться.
Через несколько дней из округа пришла телеграмма: немедленно устранить Кранца от преподавания. В
большую перемену немец вышел из гимназии, чтобы более туда не возвращаться. Зеленый и злой, он быстро
шел по улице, не глядя по сторонам, весь поглощенный злобными мыслями, а за ним
шла гурьба учеников, точно стая собачонок за затравленным, но все еще опасным волком.
В эту минуту во всей его фигуре было что-то твердое и сурово спокойное. Он, очевидно, знал, что ему делать, и
шел среди смятенных кучек, гимназистов, как
большой корабль среди маленьких лодок. Отвечая на поклоны, он говорил только...
Убыток был не очень
большой, и запуганные обыватели советовали капитану плюнуть, не связываясь с опасным человеком. Но капитан был не из уступчивых. Он принял вызов и начал борьбу, о которой впоследствии рассказывал охотнее, чем о делах с неприятелем. Когда ему донесли о том, что его хлеб жнут работники Банькевича, хитрый капитан не показал и виду, что это его интересует… Жнецы связали хлеб в снопы, тотчас же убрали их, и на закате торжествующий ябедник
шел впереди возов, нагруженных чужими снопами.
Оказывается, на конюшне секут «шалунишку» буфетчика, человека с
большими бакенбардами, недавно еще в долгополом сюртуке прислуживавшего за столом… Лицо у Мардария Аполлоновича доброе. «Самое лютое негодование не устояло бы против его ясного и кроткого взора…» А на выезде из деревни рассказчик встречает и самого «шалунишку»: он
идет по улице, лущит семечки и на вопрос, за что его наказали, отвечает просто...
Начиналось то, чего я боялся: образ девочки в сером постепенно бледнел. Мне было как-то жгуче жаль его, порой это было похоже на угрызения совести, как будто я забываю живого друга, чего-то от меня ожидающего. Но дни
шли за днями, — образ все
больше расплывался в новых впечатлениях, удалялся, исчезал…
Однажды я
шел в гимназию с «
большой перемены» и увидел, что к этому дому подъехала коляска и из нее вышло четыре еврея.
— Ваша воля. — И старуха протянула ему обратно часы. Молодой человек взял их и до того рассердился, что хотел было уже уйти; но тотчас одумался, вспомнив, что
идти больше некуда и что он еще и за другим пришел.
Оно имело еще одну особенность: постоянно лежащий смех в чертах, когда и не было чему и не расположена она была смеяться. Но смех как будто застыл у ней в лице и
шел больше к нему, нежели слезы, да едва ли кто и видал их на нем.
Неточные совпадения
Слуга. Да хозяин сказал, что не будет
больше отпускать. Он, никак, хотел
идти сегодня жаловаться городничему.
Осип. Да так; все равно, хоть и
пойду, ничего из этого не будет. Хозяин сказал, что
больше не даст обедать.
Пускай народу ведомо, // Что целые селения // На попрошайство осенью, // Как на доходный промысел, //
Идут: в народной совести // Уставилось решение, // Что
больше тут злосчастия, // Чем лжи, — им подают.
Крестьяне наши трезвые, // Поглядывая, слушая, //
Идут своим путем. // Средь самой средь дороженьки // Какой-то парень тихонький //
Большую яму выкопал. // «Что делаешь ты тут?» // — А хороню я матушку! — // «Дурак! какая матушка! // Гляди: поддевку новую // Ты в землю закопал! //
Иди скорей да хрюкалом // В канаву ляг, воды испей! // Авось, соскочит дурь!»
Григорий
шел задумчиво // Сперва
большой дорогою // (Старинная: с высокими // Курчавыми березами, // Прямая, как стрела). // Ему то было весело, // То грустно. Возбужденная // Вахлацкою пирушкою, // В нем сильно мысль работала // И в песне излилась: