Неточные совпадения
В одной
деревне стала являться мара… Верстах
в сорока от нашего города, за густым, почти непрерывным лесом, от которого, впрочем, теперь, быть может, остались жалкие следы, — лежит местечко Чуднов.
В лесу были рассеяны сторожки и хаты лесников, а кое — где над лесной речушкой были и целые поселки.
Из разговоров старших я узнал, что это приходили крепостные Коляновской из отдаленной
деревни Сколубова просить, чтобы их оставили по — старому — «мы ваши, а вы наши». Коляновская была барыня добрая. У мужиков земли было довольно, а по зимам почти все работники расходились на разные работы. Жилось им, очевидно, тоже лучше соседей, и «щось буде» рождало
в них тревогу — как бы это грядущее неизвестное их «не поровняло».
Потом толпа с песнями удалилась от освещенного барского дома к смиренным огонькам за косогором, и, по мере того как певцы расходились по хатам, — песня замирала и таяла, пока не угасла совсем где-то
в невидном дальнем конце
деревни.
Знакомство с
деревней, которое я вынес из этого чтения, было, конечно, наивное и книжное. Даже воспоминание о
деревне Коляновских не делало его более реальным. Но, кто знает — было ли бы оно вернее, если бы я
в то время только жил среди сутолоки крепостных отношений… Оно было бы только конкретнее, но едва ли разумнее и шире. Я думаю даже, что и сама
деревня не узнает себя, пока не посмотрится
в свои более или менее идеалистические (не всегда «идеальные») отражения.
Как бы то ни было, наряду с
деревней, темной и враждебной, откуда ждали какой-то неведомой грозы,
в моем воображении существовала уже и другая. А фигура вымышленного Фомки стала мне прямо дорогой и близкой.
Дешерт долго не появлялся
в нашем доме, и только от времени до времени доносились слухи о новых его жестокостях
в семье и на
деревне.
— Слушай ты… как тебя?.. Если ты… теперь… тронешь хоть одного человека
в твоей
деревне, то, богом клянусь: тебя под конвоем привезут
в город.
И вот
в этот тихий вечер мне вдруг почуялось, что где-то высоко,
в ночном сумраке, над нашим двором, над городом и дальше, над
деревнями и над всем доступным воображению миром нависла невидимо какая-то огромная ноша и глухо гремит, и вздрагивает, и поворачивается, грозя обрушиться… Кто-то сильный держит ее и управляет ею и хочет поставить на место. Удастся ли? Сдержит ли? Подымет ли, поставит?.. Или неведомое «щось буде» с громом обрушится на весь этот известный мне мир?..
Когда мы переезжали из Житомира
в Ровно, то оказалось, что Гарный Луг,
деревня дяди — капитана, находится всего
в пятидесяти или шестидесяти верстах от города.
Деревня была своеобразная, одна из тех,
в которых крепостное право еще до формального упразднения уже дошло до явной нелепости.
Покойный Данилевский
в беглом эскизе набросал картинку
деревни, носившей характерное название Стопановки.
Самым старым из этой шляхты был пан Погорельский, живая летопись
деревни, помнивший времена самостоятельной Польши. Он служил «панцырным товарищем»
в хоругви какого-то пана Холевинского или Голембиовского и участвовал
в конфедерации. Ему было что-то около сотни лет.
На
деревне пели уже петухи, когда окно Банькевича стукнуло и
в нем появилось красное лицо со следами неостывшего еще вдохновения.
И объяснялось это, кажется, глубокой иронией, с которою он относился к своей родной
деревне, Гарному Лугу, и ко всему, что из него исходило, значит —
в том числе и к себе.
Как хорошо… И как печально. Мне вспоминается детство и
деревня Коляновских… Точно прекрасное облако на светлой заре лежит
в глубине души это воспоминание… Тоже
деревня, только совсем другая… И другие люди, и другие хаты, и как-то по — иному светились огни… Доброжелательно, ласково… А здесь…
Капитан обыкновенно
в случаях неисправностей ругал виновного на чем свет стоит так громко, что было слышно по всей
деревне. Но на этот раз он не сказал ей слова. Только на следующее утро велел позвать Ивана.
Это они из
деревни забрались
в сад, и подходить к ним опасно.
Усадьба капитана была ограждена непроницаемыми кустами сирени, и наша жизнь постепенно все более замыкалась
в ее пределах… Между нами и
деревней стояла стена, и мы чувствовали себя людьми без собственной среды.
На меня это известие произвело такое впечатление, как будто все то неопределенное, чем веяло на нас с мужичьей
деревни, вдруг сгустилось
в темное облако, и оттуда пал громовой удар.
К тому времени мы уже видели немало смертей. И, однако, редкая из них производила на нас такое огромное впечатление.
В сущности… все было опять
в порядке вещей. Капитан пророчил давно, что скрипка не доведет до добра. Из дому Антось ушел тайно… Если тут была вина, то, конечно, всего более и прямее были виновны неведомые парубки, то есть
деревня… Но и они, наверное, не желали убить… Темная ночь, слишком тяжелый дрючок, неосторожный удар…
Оказывается, на конюшне секут «шалунишку» буфетчика, человека с большими бакенбардами, недавно еще
в долгополом сюртуке прислуживавшего за столом… Лицо у Мардария Аполлоновича доброе. «Самое лютое негодование не устояло бы против его ясного и кроткого взора…» А на выезде из
деревни рассказчик встречает и самого «шалунишку»: он идет по улице, лущит семечки и на вопрос, за что его наказали, отвечает просто...
Статуя мадонны точно плавала
в воздухе, а далеко за городом чуть виднелись поля,
деревни, полосы лесов…