Неточные совпадения
Наш флигель
стоял в глубине двора, примыкая с одной стороны к каменице, с другой — к густому саду. За ним был еще флигелек, где жил тоже с незапамятных
времен военный доктор Дударев.
Мы пользовались правом, освященным обычаем,
стоять в это
время снаружи, у открытого окна, причем иной раз из-за нас заглядывало еще личико сестры.
Речь шла о каких-то придворных интригах во
время Сигизмунда Третьего, в центре которых
стояла куртизанка Урсула.
Однажды отец с матерью долго ночью засиделись у Рыхлинских. Наконец сквозь дремоту я услышал грохот нашей брички во дворе, а через некоторое
время совсем проснулся от необычайного ощущения: отец и мать, оба одетые,
стояли в спальне и о чем-то горячо спорили, забыв, очевидно, и о позднем часе, и о спящих детях. Разговор шел приблизительно такой...
…Казаки! Они врываются в костел. У алтаря на возвышении
стоит священник, у его ног женщины и среди них моя мать. Казаки выстраиваются в ряд и целятся… Но в это
время маленький мальчик вскакивает на ступеньки и, расстегивая на груди свой казакин, говорит громким голосом...
Были каникулы. Гимназия еще
стояла пустая, гимназисты не начинали съезжаться. У отца знакомых было немного, и потому наши знакомства на первое
время ограничивались соседями — чиновниками помещавшегося тут же во дворе уездного суда…
«Темного» карцера не было, никто нас туда не отводил, и мы проводили
время просто где-нибудь в пустом классе. Это было очень удобно, особенно для невыучивших урока, но пользовались этим редко: так жутко было ощущение этой минуты… Того же результата, впрочем, можно было добиться иначе:
стоило раскрыть ножик и начать чистить ногти. Самаревич принимался, как тощий ветряк на порывистом ветре, махать руками, называл ученика негодяем и высылал из класса.
В церковь я ходил охотно, только попросил позволения посещать не собор, где ученики
стоят рядами под надзором начальства, а ближнюю церковь св. Пантелеймона. Тут,
стоя невдалеке от отца, я старался уловить настоящее молитвенное настроение, и это удавалось чаще, чем где бы то ни было впоследствии. Я следил за литургией по маленькому требнику. Молитвенный шелест толпы подхватывал и меня, какое-то широкое общее настроение уносило, баюкая, как плавная река. И я не замечал
времени…
В это
время взгляд мой случайно упал на фигуру Балмашевского. Он подошел в самом начале разговора и теперь,
стоя у стола, перелистывал журнал. На его тонких губах играла легкая улыбка. Глаза были, как всегда, занавешены тяжелыми припухшими веками, но я ясно прочел в выражении его лица сочувственную поддержку и одобрение. Степан Яковлевич спустил тон и сказал...
Конахевич читал Словацкого. Кордецкий знал наизусть «Героя нашего
времени» и имел некоторое понятие о «Дон — Жуане». Оба были романтики. Пусть преступник, но не обыкновенный обыватель. Байроновский Лара тоже преступник. Пусть фразер. Рудин тоже фразер. Это не мешает
стоять на некоторой высоте над средой, которая даже не знает, кто такой Лара и что значит фразер.
Некоторое
время я бродил ощупью по книге, натыкаясь, точно на улице, на целые вереницы персонажей, на их разговоры, но еще не схватывая главного: струи диккенсовского юмора. Передо мною промелькнула фигурка маленького Павла, его сестры Флоренсы, дяди Смоля, капитана Тудля с железным крючком вместо руки… Нет, все еще неинтересно… Тутс с его любовью к жилетам… Дурак…
Стоило ли описывать такого болвана?..
Неточные совпадения
Грустилов и Пфейферша
стояли некоторое
время в ужасе, но наконец не выдержали. Сначала они вздрагивали и приседали, потом постепенно начали кружиться и вдруг завихрились и захохотали. Это означало, что наитие совершилось и просимое разрешение получено.
А глуповцы
стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но не
стоять на коленах не могли. Господи! чего они не передумали в это
время! Думают: станут они теперь есть горчицу, — как бы на будущее
время еще какую ни на есть мерзость есть не заставили; не станут — как бы шелепов не пришлось отведать. Казалось, что колени в этом случае представляют средний путь, который может умиротворить и ту и другую сторону.
— Это в прошлом году, как мы лагерем во
время пожара
стояли, так в ту пору всякого скота тут довольно было! — объяснил один из стариков.
Время между тем продолжало тянуться с безнадежною вялостью: обедали-обедали, пили-пили, а солнце все высоко
стоит. Начали спать. Спали-спали, весь хмель переспали, наконец начали вставать.
Плутали таким образом среди белого дня довольно продолжительное
время, и сделалось с людьми словно затмение, потому что Навозная слобода
стояла въяве у всех на глазах, а никто ее не видал.