Неточные совпадения
Вдова тоже приходила к отцу, хотя он не особенно любил эти посещения. Бедная женщина, в трауре и с заплаканными глазами, угнетенная и робкая, приходила к матери, что-то рассказывала ей и плакала. Бедняге все казалось, что она еще что-то должна растолковать судье; вероятно, это все
были ненужные пустяки, на которые отец только отмахивался и произносил обычную у него в таких
случаях фразу...
Вообще он относился к среде с большим благодушием, ограждая от неправды только небольшой круг, на который имел непосредственное влияние. Помню несколько
случаев, когда он приходил из суда домой глубоко огорченный. Однажды, когда мать, с тревожным участием глядя в его расстроенное лицо, подала ему тарелку супу, — он попробовал
есть, съел две — три ложки и отодвинул тарелку.
На кухне
было тепло, стоял какой-то особенный сытный запах, по стенам медленно ползали тараканы, звенели сверчки, жужжало веретено, и «пани Будзиньская», наша кухарка, рассказывала разные
случаи из своего детства.
Гор у нас не
было, и сдвигать их не
было надобности. Скоро, однако, мне представился
случай испытать силу своей молитвы по поводу другого предприятия…
Сначала это
было трудно, и я просто говорил молитву за молитвой, как бы только подготовляясь к чему-то (я уже слышал, что в важных
случаях нужно сказать десять «Отче наш» и десять «Богородиц»)…
Тогда я подумал, что глядеть не надо: таинственное явление совершится проще, — крылья
будут лежать на том месте, где я молился. Поэтому я решил ходить по двору и опять прочитать десять «Отче наш» и десять «Богородиц». Так как главное
было сделано, то молитвы я теперь опять читал механически, отсчитывая одну за другой и загибая пальцы. При этом я сбился в счете и прибавил на всякий
случай еще по две молитвы… Но крыльев на условленном месте не
было…
Знакомство с купленным мальчиком завязать
было трудно. Даже в то время, когда пан Уляницкий уходил в свою должность, его мальчик сидел взаперти, выходя лишь за самыми необходимыми делами: вынести сор, принести воды, сходить с судками за обедом. Когда мы при
случае подходили к нему и заговаривали, он глядел волчком, пугливо потуплял свои черные круглые глаза и старался поскорее уйти, как будто разговор с нами представлял для него опасность.
Старший брат
был, конечно, наиболее из нас сведущий. Он знал, во — первых, относившуюся к
случаю песню...
Зато во всех остальных отношениях всякое шпионство и взаимные жалобы совершенно не терпелись. В тех
случаях, когда какой-нибудь новичок приходил с жалобой или доносом, Рыхлинский немедленно вызывал виновного и производил строгое расследование. Если донос оказывался верным, — следовало наказание: шла в ход та же линейка или виновный ставился на колени. Но при наказании непременно должен
был присутствовать и доносчик. Иной раз Рыхлинский спрашивал его...
В селах помещики, в городах — среднее сословие
были поляки или, во всяком
случае, люди, говорившие по — польски.
Оказалось, что по количеству
случаев порки она далеко оставила за собой все остальные: в 1858 году из шестисот учеников
было высечено двести девяносто.
Однажды, в именины старого Рыхлинского, его родственники и знакомые устроили торжество, во время которого хор из пансионеров
спел под руководством одного из учителей сочиненную на этот
случай кантату. Она кончалась словами...
Этот
случай произвел у нас впечатление гораздо более сильное, чем покушение на царя. То
была какая-то далекая отвлеченность в столице, а здесь событие в нашем собственном мире. Очень много говорили и о жертве, и об убийце. Бобрик представлялся или героем, или сумасшедшим. На суде он держал себя шутливо, перед казнью попросил позволения выкурить папиросу.
Объяснял он небрежно и спутанно, оживляясь лишь в
случаях, когда можно
было почерпнуть пример из «Слова».
Во всяком
случае обе фигуры «неверующих» подействовали на мое воображение. Фигура капитана
была занимательна и красочна, фигура будущего медика — суха и неприятна. Оба не верят. Один потому, что смотрел в трубу, другой потому, что режет лягушек и трупы… Обе причины казались мне недостаточными.
В один из карточных вечеров у отца об этом
случае заговорили чиновники. Все сочувствовали и немного удивлялись Долгоногову. Одни думали, что ему не сдобровать, другие догадывались, что, должно
быть, у этого Долгоногова
есть «сильная рука» в Петербурге. Отец с обычной спокойной категоричностью сказал...
Удар ябеднику
был нанесен на глазах у всего Гарного Луга… Все понимали, что дело завязалось не на шутку: Банькевич отправился на «отпуст» к чудотворной иконе, что делал всегда в особенно серьезных
случаях.
Капитан обыкновенно в
случаях неисправностей ругал виновного на чем свет стоит так громко, что
было слышно по всей деревне. Но на этот раз он не сказал ей слова. Только на следующее утро велел позвать Ивана.
Тот вошел, как всегда угрюмый, но смуглое лицо его
было спокойно. Капитан пощелкал несколько минут на счетах и затем протянул Ивану заработанные деньги. Тот взял, не интересуясь подробностями расчета, и молча вышел. Очевидно, оба понимали друг друга… Матери после этого
случая на некоторое время запретили нам участвовать в возке снопов. Предлог
был — дикость капитанских лошадей. Но чувствовалось не одно это.
К нам приехал новый директор, Долгоногов, о котором я уже говорил выше. Все, начиная с огромного инспектора и кончая Дитяткевичем, сразу почувствовали над собой авторитетную руку. Долгоногова боялись, уважали, особенно после
случая с Безаком, но… не знали. Он
был от нас как-то далек по своему положению.
— Э! Так-то оно так. И наука и все такое… А все-таки, знаете, стану ложиться в постель, — перекрещусь на всякий
случай. Как-то спокойнее… Что нет там ничего — это верно… Ну, а вдруг оно
есть…
Дембицкий
был человек необыкновенно толстый, в парадных
случаях он надевал фрачный мундир, какой теперь можно видеть только в театре, когда дают «Ревизора», высокие сапоги с лакированными голенищами и треуголку.
Кажется, за это время я сильно глупел и во всяком
случае терял непосредственность, воображая себя не тем, чем я
был в действительности.
Неточные совпадения
Ну, в ином
случае много ума хуже, чем бы его совсем не
было.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много
есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё
случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что
было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Хозяйка не ответила. // Крестьяне, ради
случаю, // По новой чарке
выпили // И хором песню грянули // Про шелковую плеточку. // Про мужнину родню.
С ним
случай был: картиночек // Он сыну накупил, // Развешал их по стеночкам // И сам не меньше мальчика // Любил на них глядеть.
Он
был по службе меня моложе, сын случайного отца, воспитан в большом свете и имел особливый
случай научиться тому, что в наше воспитание еще и не входило.