Цитаты со словом «сердца»
Царь и закон — также недоступны человеческому суду, а если порой при некоторых применениях закона
сердце поворачивается в груди от жалости и сострадания, — это стихийное несчастие, не подлежащее никаким обобщениям.
Через два года после свадьбы у нее родилась девочка, которая через неделю умерла, оставив глубокий рубец в ее еще детском
сердце.
Я опять отошел, и вдруг
сердце у меня так и упало…
— Нет, не говори… Так он стучался… особенно. И потом летел и стонал. А я глядел, и
сердце у меня рвалось за ним…
Сердце мое сжималось от глубокой жалости, но вместе и от страха.
Я просыпался весь в поту, с бьющимся
сердцем. В комнате слышалось дыхание, но привычные звуки как будто заслонялись чем-то вдвинувшимся с того света, чужим и странным. В соседней спальне стучит маятник, потрескивает нагоревшая свеча. Старая нянька вскрикивает и бормочет во сне. Она тоже чужая и страшная… Ветер шевелит ставню, точно кто-то живой дергает ее снаружи. Позвякивает стекло… Кто-то дышит и невидимо ходит и глядит невидящими глазами… Кто-то, слепо страдающий и грозящий жутким слепым страданием.
Я напрягал воображение, но перед ним продолжала стоять безличная, бесконечная пустота, не будившая никаких откликов в
сердце.
У меня при его появлении немного дрогнуло
сердце, так как я был уверен, что он пожалуется матери на наш дебош.
Это бы очень хорошо рекомендовало мое юное
сердце и давало бы естественный повод для эффектных картин: в глухом городе неиспорченное детское чувство несется навстречу доброму царю и народной свободе…
А отец остался в своем кресле. Под расстегнутым халатом засыпанная табаком рубашка слегка колебалась. Отец смеялся своим обычным нутряным смехом несколько тучного человека, а я смотрел на него восхищенными глазами, и чувство особенной радостной гордости трепетало в моем юном
сердце…
Мое
сердце сильно забилось.
Сердце мое сжалось так сильно, как будто я потерял дорогого и близкого человека…
Я вышел за ворота и с бьющимся
сердцем пустился в темный пустырь, точно в море. Отходя, я оглядывался на освещенные окна пансиона, которые все удалялись и становились меньше. Мне казалось, что, пока они видны ясно, я еще в безопасности… Но вот я дошел до середины, где пролегала глубокая борозда, — не то канава, указывавшая старую городскую границу, не то овраг.
Сердце у меня стучало, и я боялся, как бы незнакомцы не открыли по этому стуку моего присутствия…
Таким образом религия, явившаяся результатом малодушного компромисса, пустив корни в
сердцах нескольких поколений, стала гонимой и потребовала от своих последователей преданности и самоотвержения.
И мое детское
сердце горит непонятным еще, но заразительным чувством рыцарства, доблести и бесстрашия…
«Щось буде» принимало новые формы… Атмосфера продолжала накаляться. Знакомые дамы и барышни появлялись теперь в черных траурных одеждах. Полиция стала за это преследовать: демонстранток в черных платьях и особенно с эмблемами (
сердце, якорь и крест) хватали в участки, составляли протоколы. С другой стороны, — светлые платья обливались кислотой, их в костелах резали ножиками… Ксендзы говорили страстные проповеди.
Долгая «николаевская» служба уже взяла всю его жизнь, порвала все семейные связи, и старое солдатское
сердце пробавлялось хоть временными привязанностями на стоянках…
Он смотрел на меня серьезным, немного суровым и укоризненным взглядом, и
сердце у меня сжалось тоской и страхом.
«Это оттого, — подумал я, проснувшись весь в поту и с сильно стучавшим
сердцем, — что они русские и я русский».
И я не делал новых попыток сближения с Кучальским. Как ни было мне горько видеть, что Кучальский ходит один или в кучке новых приятелей, — я крепился, хотя не мог изгнать из души ноющее и щемящее ощущение утраты чего-то дорогого, близкого, нужного моему детскому
сердцу.
Сердце у меня тревожно билось, в груди еще стояло ощущение теплоты и удара. Оно, конечно, скоро прошло, но еще и теперь я ясно помню ту смутную тревогу, с какой во сне я искал и не находил то, что мне было нужно, между тем как рядом, в спутанном клубке сновидений, кто-то плакал, стонал и бился… Теперь мне кажется, что этот клубок был завязан тремя «национализмами», из которых каждый заявлял право на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать…
Я чувствовал себя, как в лесу, и, когда на первом уроке молодой учитель естественной истории назвал вдруг мою фамилию, я замер.
Сердце у меня забилось, и я беспомощно оглянулся. Сидевший рядом товарищ толкнул меня локтем и сказал: «Иди, иди к кафедре». И тотчас же громко прибавил...
Я с бьющимся
сердцем ждал за дверью карцера возни, просьб, криков.
В назначенный день я пошел к Прелину. Робко, с замирающим
сердцем нашел я маленький домик на Сенной площади, с балконом и клумбами цветов. Прелин, в светлом летнем костюме и белой соломенной шляпе, возился около цветника. Он встретил меня радушно и просто, задержал немного в саду, показывая цветы, потом ввел в комнату. Здесь он взял мою книгу, разметил ее, показал, что уже пройдено, разделил пройденное на части, разъяснил более трудные места и указал, как мне догнать товарищей.
И именно таким, как Прелин. Я сижу на кафедре, и ко мне обращены все детские
сердца, а я, в свою очередь, знаю каждое из них, вижу каждое их движение. В числе учеников сидит также и Крыштанович. И я знаю, что нужно сказать ему и что нужно сделать, чтобы глаза его не были так печальны, чтобы он не ругал отца сволочью и не смеялся над матерью…
Сердце у меня замерло, но это оказалась только забытая картонка.
— Ну, вот и все… И слава богу… пусть теперь пан судья успокоится. Стоит ли, ей — богу, принимать так близко к
сердцу всякие там пустяки…
В особенно погожие дни являются горожане и горожанки. Порой приходит с сестрой и матерью она, кумир многих
сердец, усиленно бьющихся под серыми шинелями. В том числе — увы! — и моего бедного современника… Ей взапуски подают кресло. Счастливейший выхватывает кресло из толпы соперников… Усиленный бег, визг полозьев, морозный ветер с легким запахом духов, а впереди головка, уткнувшаяся в муфту от мороза и от страха… Огромный пруд кажется таким маленьким и тесным… Вот уже берег…
С замирающими
сердцами мы двинулись, подгоняемые приказами отца… С содроганием, оба вместе, дотронулись мы до загадочной фигуры… Оказалась гладильная доска, забытая прислугой в необычном месте.
Рассказ прошел по мне электрической искрой. В памяти, как живая, стала простодушная фигура Савицкого в фуражке с большим козырем и с наивными глазами. Это воспоминание вызвало острое чувство жалости и еще что-то темное, смутное, спутанное и грозное. Товарищ… не в карцере, а в каталажке, больной, без помощи, одинокий… И посажен не инспектором… Другая сила, огромная и стихийная, будила теперь чувство товарищества, и
сердце невольно замирало от этого вызова. Что делать?
Саня был мальчик длинный, худощавый, с деревенскими приемами, которые делали его жертвой насмешек, с детски чистым
сердцем и головой, слабоватой на учение.
Так оно, наверное, и было: когда капитан решил оставить у себя сиротку, то, без сомнения, слушался только своего доброго
сердца, а не расчета.
Несмотря на экстренно некрасивую наружность, годам к двадцати Антось выработался в настоящего деревенского ловеласа. Из самого своего безобразия он сделал орудие своеобразного грубоватого юмора. Кроме того, женское
сердце чутко, и деревенские красавицы разгадали, вероятно, сердце артиста под грубой оболочкой. Как бы то ни было, со своими шутками и скрипицей Антось стал душой общества на вечерницах.
Дня через три в гимназию пришла из города весть: нового учителя видели пьяным… Меня что-то кольнуло в
сердце. Следующий урок он пропустил. Одни говорили язвительно: с «похмелья», другие — что устраивается на квартире. Как бы то ни было, у всех шевельнулось чувство разочарования, когда на пороге, с журналом в руках, явился опять Степан Яковлевич для «выразительного» чтения.
Доманевич, «признаться, немного струсил». Было уже поздно, вечером выходить с квартир запрещено, а этот новый, кажется, строг. Сам пьян, а директору донесет. Тем не менее скрепя
сердце фамилию назвал.
У меня замирало
сердце, когда я читал последнее объяснение Батманова с любимой женщиной где-то, кажется, в театральной ложе.
Слух этот сначала больно поразил мое
сердце, но затем я примирился с мыслью, что она будет женой Авдиева и что тогда он бросит пить.
Юная особа, пленившая впервые мое
сердце, каждый день ездила с сестрой и братом в маленькой таратайке на уроки. Я отлично изучил время их проезда, стук колес по шоссе и звякание бубенцов. К тому времени, когда им предстояло возвращаться, я, будто случайно, выходил к своим воротам или на мост. Когда мне удавалось увидеть розовое личико с каштановым локоном, выбивающимся из-под шляпки, уловить взгляд, поклон, благосклонную улыбку, это разливало радостное сияние на весь мой остальной день.
Однажды бубенчики прогремели в необычное время. Таратайка промелькнула мимо наших ворот так быстро, что я не разглядел издали фигуры сидевших, но по знакомому сладкому замиранию
сердца был убежден, что это проехала она. Вскоре тележка вернулась пустая. Это значило, что сестры остались где-нибудь на вечере и будут возвращаться обратно часов в десять.
Осталась пустота перед глазами, пустота в
сердце, пустота в голове: «неопровержимое доказательство» улетело.
Обыкновенно для помощи гимназическому священнику приглашался священник Баранович, человек глубоко верующий, чистый
сердцем и добрый.
Но в то время «чтение в
сердцах» еще не было в ходу даже в гимназиях, советы требовали «проступков», а мое настроение было неуловимо.
— Ну и пусть, — ответил я упрямо, хотя
сердце у меня сжалось при воспоминании о матери. И все же я чувствовал, что если бы опять Дитяткевич схватил меня за борт, я бы ответил тем же.
Но волна горячего участия к этой незнакомой девочке прилила к моему
сердцу почти физическим ощущением теплоты, точно в грудь мне налили горячей воды.
Сердце у меня сжималось, в груди все стояло ощущение заливающей теплоты, в душе болело сознание разлуки, такое сильное, точно я опять расстался с живым и близким мне человеком.
Я действительно в сны не верил. Спокойная ирония отца вытравила во мне ходячие предрассудки. Но этот сон был особенный. В него незачем было верить или не верить: я его чувствовал в себе… В воображении все виднелась серая фигурка на белом снегу,
сердце все еще замирало, а в груди при воспоминании переливалась горячая волна. Дело было не в вере или неверии, а в том, что я не мог и не хотел примириться с мыслью, что этой девочки совсем нет на свете.
Что мне снилось сейчас и отчего в груди у меня и около
сердца точно налито что-то горячее…
Так вот что это было важное и значительное, отчего моя грудь до сих пор залита какой-то дрожащей теплотой, а
сердце замирает так странно и так глубоко.
Моя маленькая драма продолжалась: я учился (неважно), переходил из класса в класс, бегал на коньках, пристрастился к гимнастике, ходил к товарищам, вздрагивал с замиранием
сердца, когда в знойной тишине городка раздавалось болтливое шарканье знакомых бубенцов, и все это время чувствовал, что девочка в серой шубке уходит все дальше…
Цитаты из русской классики со словом «сердца»
Ассоциации к слову «сердца»
Синонимы к слову «сердца»
Предложения со словом «сердце»
- Его ястребиный профиль был довольно красив, но не той красотой, что заставляет женское сердце биться сильнее.
- Не было на этих поспешных ночных похоронах ни громких салютов, ни красивых слов о погибших, только, как всегда, тупая боль сжала сердце.
- Попробуйте заставить сердце забиться быстрее усилием воли – ничего не выйдет!
- (все предложения)
Сочетаемость слова «сердце»
Афоризмы русских писателей со словом «сердце»
Дополнительно