Цитаты со словом «семь»
И чем труднее приходилось ему с большой и все возраставшей
семьей, тем с большей чуткостью и исключительностью он отгораживал свою душевную независимость и гордость…
Я помню, как один «уважаемый» господин, хороший знакомый нашей
семьи, человек живой и остроумный, на одном вечере у нас в довольно многочисленной компании чрезвычайно картинно рассказывал, как однажды он помог еврею — контрабандисту увернуться от ответственности и спасти огромную партию захваченного товара…
Молодой аристократ обнимал его, называл своим благодетелем и клялся в вечной дружбе; но очень скоро забыл все клятвы и сделал какие-то нечестные и легкомысленные посягательства в
семье своего благодетеля.
Семья у него была многочисленная (четыре дочери и два сына).
С безотчетным эгоизмом он, по — видимому, проводил таким образом план ограждения своего будущего очага: в
семье, в которой мог предполагать традиции общепризнанной местности, он выбирал себе в жены девочку — полуребенка, которую хотел воспитать, избегая периода девичьего кокетства…
Мы, конечно, понимали, что это шутка, но не могли не чувствовать, что теперь вся наша
семья непонятным образом зависит от этого человека с металлическими пуговицами и лицом, похожим на кляксу.
В нашей
семье нравы вообще были мягкие, и мы никогда еще не видели такой жестокой расправы. Я думаю, что по силе впечатления теперь для меня могло бы быть равно тогдашнему чувству разве внезапное на моих глазах убийство человека. Мы за окном тоже завизжали, затопали ногами и стали ругать Уляницкого, требуя, чтобы он перестал бить Мамерика. Но Уляницкий только больше входил в азарт; лицо у него стало скверное, глаза были выпучены, усы свирепо торчали, и розга то и дело свистела в воздухе.
Но он не выходил, и вскоре мы увидели его в последний раз на высоких козлах коляски, в которую усаживалась
семья каких-то важных господ…
С еще большей торжественностью принесли на «дожинки» последний сноп, и тогда во дворе стояли столы с угощением, и парубки с дивчатами плясали до поздней ночи перед крыльцом, на котором сидела вся барская
семья, радостная, благожелательная, добрая.
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни. В нашей
семье о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком. Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян. Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых. Последние жили в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое, могла только плакать тайком. Одна дочь, красивая девушка с печальными глазами, сбежала из дому. Сын застрелился…
Дешерт долго не появлялся в нашем доме, и только от времени до времени доносились слухи о новых его жестокостях в
семье и на деревне.
Читатель уже заметил из предыдущих очерков, что нашу
семью нельзя было назвать чисто русской.
Мать моя была католичка. В первые годы моего детства в нашей
семье польский язык господствовал, но наряду с ним я слышал еще два: русский и малорусский. Первую молитву я знал по — польски и по — славянски, с сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский язык я слышал от сестер отца, но они приезжали к нам редко.
Мне было, вероятно, лет
семь, когда однажды родители взяли ложу в театре, и мать велела одеть меня получше. Я не знал, в чем дело, и видел только, что старший брат очень сердит за то, что берут не его, а меня.
После этого впервые в нашей «ополяченной»
семье зазвучала обиходная русская речь.
В
семье Рыхлинских водворилась тяжелая тревога.
Старик Рыхлинский по — прежнему выходил к завтраку и обеду, по — прежнему спрашивал: «Qui a la règle», по — прежнему чинил суд и расправу. Его жена также степенно вела обширное хозяйство, Марыня занималась с нами, не давая больше воли своим чувствам, и вся
семья гордо несла свое горе, ожидая новых ударов судьбы.
Через несколько минут вошел жандарм, но старик уже овладел собой и спрятал письмо. Его личное дело окончилось благоприятно, и
семья была спасена от конфискации имущества и разорения.
В жизни на одной стороне стояла возвышенно печальная драма в
семье Рыхлинских и казнь Стройновского, на другой — красивая фигура безжалостного, затянутого в мундир жандарма…
В нашей
семье тон был очень простой.
Это было в
семь раз чаще, чем, например, в киевской второй гимназии, и в тридцать пять раз больше, чем в киевской первой.
Он упорно осуществлял свой план, не приготовляя уроков, глубоко презирал и наказания, и весь школьный режим, не любил говорить о своей
семье, охотно упоминая лишь о сестре, которую иной раз обзывал ласково самыми грубыми площадными названиями.
С моста на наш приезд глазели кучки обывателей, которым была отлично видна внутренность низко расположенной усадьбы и для которых приезд
семьи «господина судьи» составлял выдающееся событие.
Почему этот важный генерал может беспричинно разрушить существование целой
семьи, и никто не спросит у него отчета, правильно ли это сделано.
В одних
семьях служили благодарственные молебны, в других плакали и строили догадки: кто донес, насплетничал, снаушничал.
Было известно, что за шесть или
семь лет учительства он не пропустил ни одного урока.
К
семи часам ученики, жившие на общих квартирах, должны были сидеть за столами и готовить уроки.
Курение, «неразрешенные книги» (Писарев, Добролюбов, Некрасов, — о «нелегальщине» мы тогда и не слыхали), купанье в неразрешенном месте, катанье на лодках, гулянье после
семи часов вечера — все это входило в кодекс гимназических проступков.
С
семи часов вечера выходить из квартир тоже воспрещалось, и с закатом солнца маленький городишко с его улицами и переулками превращался для учеников в ряд засад, западней, внезапных нападений и более или менее искусных отступлений.
Это была многочисленная
семья, из которой четверо или пятеро учились в гимназии.
Среди них я заметил Перетяткевичей и Домарацких, представителей двух родственных польских
семей.
По семейному соглашению, сын капитана, Саня, жил у нас в Ровно весь учебный год, а мы всей
семьей приезжали к ним на каникулы.
Кругом, точно почетная стража, стояли
семь пирамидальных тополей с опаленными вершинами, и издали всю эту группу можно было принять за старинную сторожевую башню.
Бесчисленные поколения людей, как мелколесье на горных склонах, уместились на расстоянии двадцати столетий, протекших с той ночи, когда на небе сияла хвостатая звезда и в вифлеемской пещере нашла приют
семья плотника Иосифа, пришедшего из Назарета для переписи по указу Августа.
Порой приезжали более отдаленные соседи помещики с
семьями, но это бывало редко и мимолетно. Приезжали, здоровались, говорили о погоде, молодежь слушала музыку, порой танцовала. Ужинали и разъезжались, чтобы не видаться опять месяцы. Никаких общих интересов не было, и мы опять оставались в черте точно заколдованной усадьбы.
Ему оставалось немного дослужить до пенсии. В период молодой неудовлетворенности он дважды бросал службу, и эти два — три года теперь недоставали до срока. Это заставляло его сильно страдать: дотянуть во что бы то ни стало, оставить пенсию
семье — было теперь последней задачей его жизни.
Матери пришлось сразу взять на себя бремя оставшейся
семьи.
Могила отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись передавала кратчайшее содержание жизни: родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень не было денег у осиротевшей
семьи. Пока мы были в городе, мать и сестра каждую весну приносили на могилу венки из цветов. Потом нас всех разнесло по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее не осталось следа…
Впоследствии «простая» вера разлетелась, и в моем воображении вставала скромная могила: жил, надеялся, стремился, страдал и умер с мукой в душе за участь
семьи… Какое значение имеет теперь его жизнь, его стремления и его «преждевременная» честность?..
И говорили это тоже люди «простодушной веры» в бога и в его законы. Никогда ни у матери, ни у всей
семьи нашей не возникало и тени таких сомнений.
Через много лет я, пожилой и одинокий, так как остался верен своему чувству, посещаю после разных бурных скитаний по свету их счастливую
семью.
Но еще большее почтение питал он к киевскому студенту Брониславу Янковскому. Отец его недавно поселился в Гарном Луге, арендуя соседние земли. Это был человек старого закала, отличный хозяин, очень авторитетный в
семье. Студент с ним не особенно ладил и больше тяготел к семье капитана. Каждый день чуть не с утра, в очках, с книгой и зонтиком подмышкой, он приходил к нам и оставался до вечера, серьезный, сосредоточенный, молчаливый. Оживлялся он только во время споров.
Однажды после каникул он явился особенно мрачный и отчасти приподнял завесу над бездной своей порочности: в его угрюмо — покаянных намеках выступало юное существо… дитя природы… девушка из бедной
семьи. Обожала его. Он ее погубил… Этим летом, ночью… в глубоком пруду… и т. д.
Со всей нашей
семьей он попрощался очень задушевно еще с вечера, а я спал с ним в одной комнате.
Помню, когда мне было лет
семь или восемь, в пансионе пани Окрашевской училась со мной девочка, дочь местного кондитера.
В кучке зрителей раздался тихий одобрительный ропот. Насколько я мог понять, евреи восхищались молодым ученым, который от этой великой науки не может стоять па ногах и шатается, как былинка. Басе завидовали, что в ее
семье будет святой. Что удивительного — богатым и знатным всегда счастье…
То, что совершалось в
семье Баси, совершалось в каком-то другом, недоступном мне и безразличном для меня мире.
Присоединились еще некоторые
семьи.
Цитаты из русской классики со словом «семь»
А вот считай: подвенечное блондовое на атласном чахле да три бархатных — это будет четыре; два газовых да креповое, шитое золотом — это
семь; три атласных да три грогроновых — это тринадцать; гроденаплевых да гродафриковых
семь — это двадцать; три марселиновых, два муслинделиновых, два шинероялевых — много ли это? — три да четыре
семь, да двадцать — двадцать
семь; крепрашелевых четыре — это тридцать одно.
Ну, и взял он с него по целковому с улья, а в ведомости и настрочил"У такого-то, Пахома Сидорова, лошадей две, коров три, баранов и овец десять, теленок один, домашних животных шестнадцать, кур
семь, пчел тридцать одна тысяча девятьсот девяносто
семь".
–…для расходов по экономии в моем отсутствии. Понимаешь? За мельницу ты должен получить тысячу рублей… так или нет? Залогов из казны ты должен получить обратно восемь тысяч; за сено, которого, по твоему же расчету, можно продать
семь тысяч пудов, — кладу по сорок пять копеек, — ты получишь три тысячи: следовательно, всех денег у тебя будет сколько? Двенадцать тысяч… так или нет?
Как много прошло времени в этих стенах и на этих зеленых площадках: раз, два, три, четыре, пять, шесть,
семь, восемь. Как долго считать, а ведь это — годы. Что же жизнь? Очень ли она длинна, или очень коротка?
— Чтой-то, Петр Матвеич, словно бы маловато весу у вас выходит! Надо быть, сена у меня тридцать пудов было, а у вас двадцать
семь весы показывают…
Предложения со словом «семь»
- Я удивился и заподозрил неладное. Хотя мне было уже двадцать семь лет, я был всего лишь студентом и по имени-отчеству меня тогда ещё не называли.
- Едем по тем местам, куда впервые ездили вместе на охоту двадцать семь лет назад, в сторону от заповедника.
- Достаточно для тебя узнать, что жестоко избитые, страдавшие от жажды люди семь часов оставались без воды.
- (все предложения)
Афоризмы русских писателей со словом «семь»
- Заводя семью, мы обретаем счастливую возможность сваливать на нее свои неудачи. А будучи одинокими, нам приходится винить в своих бедах только себя.
- Пусть космополиты мечтают о будущем отдаленном слиянии всех племен и национальностей в одну человеческую семью, пусть этому суждено когда-нибудь исполнится, но до тех пор, и даже для этой самой цели — если б такова была в самом деле конечная цель людского бытия — необходимо каждому народу переработать все соки своей жизни, извлечь из нее все силы, весь смысл, все качества и дары, какими он наделен, и принести эти национальные дары в общечеловеческий капитал! Чем сильнее народ, тем богаче будет этот вклад и тем глубже и заметнее будет та черта, которую он прибавит к всемирному образу человеческого бытия.
- Известно, что человек, слишком увлекшийся страстью, особенно он в летах, совершенно слепнет, мало того, теряет рассудок и действует, как глупый ребенок, хотя бы и был семи пядей во лбу.
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно