Неточные совпадения
Трудно передать мои ощущения в эту минуту. Я не страдал; чувство, которое я испытывал, нельзя даже назвать страхом. Я был на том свете. Откуда-то, точно из другого мира, в течение нескольких секунд доносился до меня быстрою дробью тревожный топот трех пар
детских ног! Но вскоре затих и он. Я был один, точно в гробу, в
виду каких-то странных и необъяснимых явлений.
Все, что на улицах меня забавляло и интересовало в этих людях, как балаганное представление, — здесь, за кулисами, являлось в своем настоящем, неприкрашенном
виде и тяжело угнетало
детское сердце.
В подземелье, в темном углу, на лавочке лежала Маруся. Слово «смерть» не имеет еще полного значения для
детского слуха, и горькие слезы только теперь, при
виде этого безжизненного тела, сдавили мне горло. Моя маленькая приятельница лежала серьезная и грустная, с печально вытянутым личиком. Закрытые глаза слегка ввалились и еще резче оттенились синевой. Ротик немного раскрылся, с выражением
детской печали. Маруся как будто отвечала этою гримаской на наши слезы.
А когда вернулся домой его хозяин, Яшка сидел на диване и с самым
детским видом, с невинными глазами, разрывал на мелкие куски то прошение на имя министра, которое так каллиграфически переписывал раз двадцать чиновник.
Неточные совпадения
Летописи предшествует особый свод, или «опись», составленная, очевидно, последним летописцем; кроме того, в
виде оправдательных документов, к ней приложено несколько
детских тетрадок, заключающих в себе оригинальные упражнения на различные темы административно-теоретического содержания.
Наказанный сидел в зале на угловом окне; подле него стояла Таня с тарелкой. Под
видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести свою порцию пирога в
детскую и вместо этого принесла ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «ешь сама, вместе будем есть… вместе».
Дарья Александровна, услышав крик в
детской, выбежала и застала их в ужасном
виде.
С той минуты, как при
виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы жизни и смерти сквозь те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его
детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
— Всё дело в ней, мне ведь нужно только, чтобы эта пострадавшая душа отдохнула, — сказал Симонсон, глядя на Нехлюдова с такой
детской нежностью, какой никак нельзя было ожидать от этого мрачного
вида человека.