— Мне до чужих огородов нет дела, — ответил могилевец уклончиво, — я говорю только, что на этом свете кто перервал друг другу горло, тот и прав… А что будет на
том свете, это когда-нибудь увидите и сами… Не думаю, однако, чтобы, было много лучше.
— Послушай, Дыма, — сказал Матвей серьезно. Почему ты думаешь, что их обычай непременно хорош? А по-моему, у них много таких обычаев, которых лучше не перенимать крещеному человеку. Это говорю тебе я, Матвей Лозинский, для твоей пользы. Вот ты уже переменил себе лицо, а потом застыдишься и своей веры. И когда придешь на
тот свет, то и родная мать не узнает, что ты был лозищанин.
Неточные совпадения
Дыма — человек нервный — проклинал и себя, и Осипа, и Катерину, и корабль, и
того, кто его выдумал, и всех американцев, даже еще не рожденных на
свет…
И тогда же Лозинский сказал себе самому: «А вот же, если я найду там в широком и неведомом
свете свою долю,
то это будет также и твоя доля, малютка. Потому что человеку как-то хочется кого-нибудь жалеть и любить, а особенно, когда человек на чужбине».
Одним словом, ходили всегда по
свету с открытыми глазами, — знали себя, знали людей, а потому от равных видели радушие и уважение, от гордых сторонились, и если встречали от господ иногда какие-нибудь неприятности,
то все-таки не часто.
«Правду сказать, — думал он, — на этом
свете человек думает так, а выходит иначе, и если бы человек знал, как выйдет,
то, может, век бы свековал в Лозищах, с родной бедою».
— Я вижу, что ты человек разумный, — сказала барыня снисходительно, — и понимаешь это…
То ли, сам скажи, у нас?.. Старый наш
свет стоит себе спокойно…, люди знают свое место… жид так жид, мужик так мужик, а барин так барин. Всякий смиренно понимает, кому что назначено от господа… Люди живут и славят бога…
Теперь ноги одни ходили по
свету в
то время, как голова путалась с чужими людьми.
— О уэлл! — ответил
тот по-своему и стал объяснять Матвею, что Америка больше всего остального
света, — это известно. Нью-Йорк — самый большой город Америки, а этот мост — самый большой в Нью-Йорке. Из этого Матвей, если бы понимал слова сторожа, мог бы заключить, чего стоят остальные мостишки перед этим.
Конечно, если уже человеку жизнь не мила,
то, пожалуй, лестно кинуться с самого большого моста в
свете, но, во-первых, это трудно: не перелезешь через эту сеть проволок и канатов, а во-вторых, мост построен совсем не для
того.
Поэтому он быстро, повернулся и пошел к парку. Если бы кто смотрел на него в это время с площади,
то мог бы видеть, как белая одежда
то теряется в тени деревьев,
то мелькает опять на месячном
свете.
В груди у Матвея что-то дрогнуло. Он понял, что этот человек говорит о нем, о
том, кто ходил этой ночью по парку, несчастный и бесприютный, как и он, Лозинский, как и все эти люди с истомленными лицами. О
том, кого, как и их всех, выкинул сюда этот безжалостный город, о
том, кто недавно спрашивал у него о чем-то глухим голосом… О
том, кто бродил здесь со своей глубокой тоской и кого теперь уже нет на этом
свете.
Как
те, которые когда-то, так же отрываясь от мачт корабля, неслись туда… назад… к Европе, унося с собой из Нового
света тоску по старой родине…
Простаков. От которого она и на
тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а как несколько уже лет не было о нем ни слуху, ни вести, то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о
том свете, когда и на этом жить было бы очень весело.
— А если пан хочет видеться, то завтра нужно рано, так чтобы еще и солнце не всходило. Часовые соглашаются, и один левентарь [Левентарь — начальник охраны.] обещался. Только пусть им не будет на
том свете счастья! Ой, вей мир! Что это за корыстный народ! И между нами таких нет: пятьдесят червонцев я дал каждому, а левентарю…
Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на
свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Чудно все завелось теперь на
свете: хоть бы народ-то уж был видный, а
то худенький, тоненький — как его узнаешь, кто он?
Сделал мошенник, сделал — побей бог его и на
том и на этом
свете!
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не
то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на
свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Тут сын отцу покаялся: // «С
тех пор, как сына Власьевны // Поставил я не в очередь, // Постыл мне белый
свет!» // А сам к веревке тянется.