Пароход шел тихо, среди других пароходов, сновавших, точно водяные жуки, по заливу. Солнце село, а город все выплывал и выплывал навстречу, дома вырастали, огоньки зажигались рядами и в беспорядке дрожали в воде, двигались и перекрещивались внизу, и стояли высоко
в небе. Небо темнело, но на нем ясно еще рисовалась высоко в воздухе тонкая сетка огромного, невиданного моста.
Исполинские дома в шесть и семь этажей ютились внизу, под мостом, по берегу; фабричные трубы не могли достать до моста своим дымом. Он повис над водой, с берега на берег, и огромные пароходы пробегали под ним, как ничтожные лодочки, потому что это самый большой мост во всем божьем свете… Это было направо, а налево уже совсем близко высилась фигура женщины, — и во лбу ее, еще споря с последними лучами угасавшей
в небе зари, загоралась золотая диадема, и венок огоньков светился в высоко поднятой руке…
А за окном весь мир представлялся сплошною тьмой, усеянной светлыми окнами. Окна большие и окна маленькие, окна светились внизу, и окна стояли где-то высоко
в небе, окна яркие и веселые, окна чуть видные и будто прижмуренные. Окна вспыхивали и угасали, наконец, ряды окон пролетали мимо, и в них мелькали, проносились и исчезали чьи-то фигуры, чьи-то головы, чьи-то едва видные лица…
Неточные совпадения
Колеса ударили дружнее, и полоса растянулась
в десять — двадцать сажен, — а пароходик стал уменьшаться, убегая среди мглистого воздуха, под мутным
небом, по мутной реке…
К вечеру океан подергивался темнотой,
небо угасало, а верхушки волны загорались каким-то особенным светом… Матвей Дышло заметил прежде всего, что волна, отбегавшая от острого корабельного носа, что-то слишком бела
в темноте, павшей давно на
небо и на море. Он нагнулся книзу, поглядел
в глубину и замер…
И он вглядывался вперед,
в яркую синеву
неба или
в пелену морских туманов, как будто искал там свое место и свое будущее…
Прошли через улицу и вошли
в другую, которая показалась приезжим какой-то пещерой. Дома темные, высокие, выходы из них узкие, да еще
в половину домов поверх улицы сделана на столбах настилка, загородившая
небо…
Взглянешь назад — корабельные мачты, как горелый лес; поднимаешь глаза к
небу —
небо закопчено и еще закрыто этой настилкой воздушной дороги, от которой
в улице вечные сумерки.
Вот и облако расступилось, вот и Америка, а сестры нет, и той Америки нет, о которой думалось так много над тихою Лозовою речкой и на море, пока корабль плыл, колыхаясь на волнах, и океан пел свою смутную песню, и облака неслись по ветру
в высоком
небе то из Америки
в Европу, то из Европы
в Америку…
Матвей ждал Дыму, но Дыма с ирландцем долго не шел. Матвей сел у окна, глядя, как по улице снует народ, ползут огромные, как дома, фургоны, летят поезда. На
небе, поднявшись над крышами, показалась звезда. Роза, девушка, дочь Борка, покрыла стол
в соседней комнате белою скатертью и поставила на нем свечи
в чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
Волны все бежали и плескались, а на их верхушках, закругленных и зыбких, играли то белая пена, то переливы глубокого синего
неба, то серебристые отблески месяца, то, наконец, красные огни фонарей, которые какой-то человек, сновавший по воде
в легкой лодке, зажигал зачем-то
в разных местах, над морем…
Еще сильнее закачались зыбкие гребни, еще быстрее запрыгали
в воде огни, перемешиваясь с цветными клочками
неба и месяца, а лодки под фонарями, черные, точно из цельного угля, — забились и запрыгали на верхушках…
Здесь было довольно тихо. Луна стала совсем маленькой, и синяя ночь была довольно темна, хотя на
небе виднелись звезды, и большая, еще не застроенная площадь около центрального парка смутно белела под серебристыми лучами… Далекие дома перемежались с пустырями и заборами, и только
в одном месте какой-то гордый человек вывел дом этажей
в шестнадцать, высившийся черною громадой, весь обставленный еще лесами… Эта вавилонская башня резко рисовалась на зареве от освещенного города…
С сокрушением, сняв шапку и глядя
в звездное
небо, он стал молиться готовыми словами вечерних молитв.
Небо тихо горело своими огнями
в бездонной синеве и Казалось ему чужим и далеким.
Ночь продолжала тихий бег над землей. Поплыли
в высоком
небе белые облака, совсем похожие на наши. Луна закатилась за деревья: становилось свежее, и как будто светлело. От земли чувствовалась сырость… Тут с Матвеем случилось небольшое происшествие, которого он не забыл во всю свою последующую жизнь, и хотя он не мог считать себя виноватым, но все же оно камнем лежало на его совести.
Некоторое время
в окнах вагона еще мелькали дома проклятого города, потом засинела у самой насыпи вода, потом потянулись зеленые горы, с дачами среди деревьев, кудрявые острова на большой реке, синее
небо, облака… потом большая луна, как вчера на взморье, всплыла и повисла
в голубоватой мгле над речною гладью…
Расплавленный чугун огненным озером лежал на земле, кругом стояли черные здания, черные люди бродили, как нечистые духи, черный дым уходил
в темное мглистое
небо, и колокола паровозов все звонили среди ночи, однообразно и тревожно…
Нилов смолк, и после этого оба они долго еще смотрели
в окно на ночное
небо, на тихую, ласковую ночь чужой стороны.
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался
в небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Неточные совпадения
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе
в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай
в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит на
небе, так вот как на ладони все видишь.
Одни судили так: // Господь по
небу шествует, // И ангелы его // Метут метлою огненной // Перед стопами Божьими //
В небесном поле путь;
Молиться
в ночь морозную // Под звездным
небом Божиим // Люблю я с той поры. // Беда пристигнет — вспомните // И женам посоветуйте: // Усердней не помолишься // Нигде и никогда. // Чем больше я молилася, // Тем легче становилося, // И силы прибавлялося, // Чем чаще я касалася // До белой, снежной скатерти // Горящей головой…
В тот год необычайная // Звезда играла на
небе;
Так солнце с
неба знойного //
В лесную глушь дремучую // Забросит луч — и чудо там: // Роса горит алмазами, // Позолотился мох.