Неточные совпадения
Да во
всем,
и в просвещении,
и в обхождений,
и во вкусе,
и в политике, так что не успеешь приглядеться к чему-нибудь, смотри — уже опять новое.
Вон, чтоб не далеко ходить, у моего соседа, у Марка Тихоновича, от деда
и отца дом был обмазан желтою глиною; ну, вот
и был; вот мы
все смотрели, видели
и знали, что он желтый; как вдруг — поди! — он возьми его да
и выбели!
И то станется: она в пансионе воспитывалася — любит
все переменять.
Об образовании
и говорить нечего. Взгляните на
всех наших панычей, приезжающих на вакации из университета: тот ли образ
и подобие у них, какой был у нас, отцов их? Где — косы, где — плетешки, где выстриженный
и взъерошенный вержет? Изменилось, изменилось образование!
Прежде бывало так: святками вот я
и поеду к соседу, у кого, по очереди,
все съехались.
Вхожу, расшаркаюсь,
всем общий поклон, да
и пошел к ручкам
всех дам
и девиц подходить, как сидят в ряд, знакомых
и незнакомых; да
и какая мне нужда, что она незнакома?
Всем делаешь честь
и бережешься, чтобы не пропустить ни одной
и тем без умысла не обидеть.
Все равно, пожалуйте
и так".
Роста
и фигуры порядочной, немного прихрамывает, но в бланжевых нанковых широких брюках; жилет из красной аладжи, в белой хорошо собранной — манишке; блестящие перламутровые на ней пуговки
и булавка с изображением мухи — простой, но как натурально сделанной, словно вот живая прилетела
и села; сертучок на нем голубого камлота, ловко сшитый, нараспашку; по
всему таки видно, что этот человек бывал в губернском городе в лучших обществах.
Да! вот такой-то человек вошел в наше общество,
и… кив, кив головою на
все стороны —
и сел себе на первом попавшемся стуле, не дав хозяину
и припросить тебя, чтобы сел.
На него глядя,
и наша
вся молодежь по его следам идет,
и хоть ты разрекомендуй, что это, дескать, моя жена, а это мои дочери, — ничего не бывало!
Подойдет к самому носу хозяйки,
и видит же, что та сняла уже перчатку
и, почитай, руку протянула, — нет! он кивнет головой —
и вся такова!
Во
весь обед, хоть бы он раз встал да обошел гостей, да припросил, чтобы больше кушали
и пили;
и, коли правду сказать, так
и около себя сидящих не просил о том, сам же кушал
все исправно.
Прежде же, когда бывало у него обедают гости, так он не присядет,
все обходит
и все упрашивает:"
и это скушай,
и того прибавь,
и сего выпей".
Это завлекло меня в глубь событий жизни моей; предавшись воспоминаниям
и сравнивая прошедшее с давпрошедшим. а настоящее со
всем вообще прошедшим, увидел большую разницу.
Удивление мое подстрекнуло меня изложить
все на бумаге, го есть описать главнейшие периоды жизни моей
и любопытнейшие эпохи или случаи, со мной встречавшиеся.
У наших батеньки
и маменьки нас детей
всего было: Петруся, Павлуся, Трофимка, Сидорушка, Офремушка, Егорушка,
и Сонька, Верка, Надежда
и Любка; шесть сынков-молодцов
и четыре дочери —
всего десять штук…
Несмотря ни на что, маменька
все уверяли, что у них должен быть еще сын; но, когда батенька возражали на это, что уже
и так довольно
и что не должно против натуры итти, то маменька, не понимая ничего, потому что российской грамоты не знали, настаивали на своем
и даже открыли, что они видели видение, что у них будет-де сын
и коего должно назвать Дмитрюшею.
Маменька плакали (они были очень слезливы: чуть услышат что печальное, страшное или не по их чувствам
и воле, тотчас примутся в слезы; такая была их натура)
и уверяли, что точно должно быть у них сыну, но батенька решительно сказали:"Это у тебя, душко, мехлиодия!"Так батенька называли меланхолию, которой приписывали
все несбыточные затеи.
У
всех нас оспа была натуральная,
и мы из рук ее вышли не вовсе изуродованными.
Нас воспитывали со
всем старанием
и заботливостью
и, правду сказать, не щадили ничего.
Мяса по утрам не давали для здоровья,
и хотя мы с жадностью кидались к оловянному блюду, в коем была наша пища,
и скоро уписывали
все, но няньки подливали нам снова
и заставляли, часто с толчками, чтобы мы еще ели, потому, говорили они, что маменька с них будут взыскивать, когда дети мало покушали из приготовленного.
После завтрака нас вели к батеньке челом отдать, а потом за тем же к маменьке. Как же маменька любили плотно позавтракать
и всегда в одиночку, без батеньки, то мы
и находили у нее либо блины, либо пироги, а в постные дни пампушки или горофяники. Маменька
и уделяли нам порядочные порции
и приказывали, чтобы тут же при них съедать
все, а не носиться с пищею, как собака-де.
Управившись с этим, я получал от маменьки либо яблочко, либо какую-нибудь сладость на закуску
и всегда с приказанием:"Съешь тут, не показывай братьям; те, головорезы, отнимут
все у тебя".
Посмей же не съесть
всего, что положено тебе на тарелку, то маменька кроме того, что станут бранить, а под сердитый час
и ложкою шлепнут по лбу.
Спасибо, тогда ни у нас
и нигде не было серебряных ложек, а
все деревянные: так оно
и не больно; тогда загудит в голове, как будто в пустом котлике.
Что бы мы не делили между собой, раздел всегда оканчивался ссорою
и в пользу одного из нас, что заставило горбунчика-Павлусю сказать один раз при подобном разделе:"Ах, душечки, братцы
и сестрицы! Когда бы вы скорее
все померли, чтобы мне не с кем было делиться
и ссориться!".
В полдник нам давали молоко, сметану, творог, яичницы разных сортов
и всего вдоволь.
Описав домашнее наше времяпровождение, не излишним почитаю изложить
и о делаемых батенькою «банкетах» в уреченные дни года.
И что это были за банкеты!.. Куда! В нынешнее время
и не приснится никому задать такой банкет,
и тени подобного не увидишь!., а еще говорят, что
все вдалися в роскошь! Да какая была во
всем чинность
и регула!..
Навряд ли из теперешних молодых барынь-хозяек знают
все способы к тому, да
и занимаются ли полно этой важною частью!
Кухарь, усердный человек к пользам господ своих, начал представлять резоны, что-де мы барана зарежем, да он
весь не потребится на стол, половина останется
и, по летнему времени, испортится: надо будет выкинуть.
Вот как батенька объявят маменьке о банкете, то сами пошлют в город за"городским кухарем", как
всеми назывался человек, в ранге чиновника,
всеми чтимого за его необыкновенное художество
и искусство приготовлять обеденные столы; при том же он, при исправлении должности, подвязывал белый фартух
и на голову вздевал колпак,
все довольно чистое.
Этот кухарь явится за пять дней до банкета,
и, прежде
всего, начнет гулять.
И чего бы он в эти три дня не спросил, должно
все ему поставить; иначе он бросит
все, уйдет
и ни за что уже не примется.
Самую жирнейшую взял, теперь
весь саж хоть брось!"Впрочем, маменька это делали не от скупости
и не жалея подать гостям лучшее, а так: любили, чтоб
всего было много в запасе
и чтобы
все было лучшее.
Конюха на конюшенном дворе принимают лучшего овса
и ссыпают его в свои закрома; заботятся о привозе сена из лучшего стожка
и скидывают его на конюшню, чтобы
все это задать гостиным лошадям по приезде их, дабы люди после не осуждали господ: такие-де хозяева, что о лошадях
и не позаботились.
Одним словом,
всем и каждому пропасть дела
и забот, а батеньке
и маменьке — более
всех.
Они, каждый, за
всем смотрят по своей части,
все наблюдают,
и беда конюху, если он принял овес не чисто вывеянный, сено луговое, а не лучшее из степного; беда ключнику, если кубки не полны нацежены, для лучшего стола приготовлены худшего сорта напитки; беда булочнице, если булки не хорошо испечены; кухарке, если страва (кушанье) для людей не так вкусно
и не в достатке изготовлена.
Зато уже чего требует,
все в точности спешат ему выдавать, хотя маменька
и не пропустят, чтоб не поворчать:"А. чтоб он подавился! какую пропасть требует масла! а рыжу? а родзынков? видимо-невидимо!
Пожалуйте, о чем, бишь, я говорил? Да, о банкете… Так. Вот в этот торжественный день, прежде
всего, утром еще, является команда казаков для почетного караула, поелику в доме будет находиться сам пан полковник своею особою. При этой команде всегда находятся сурмы (трубы)
и бубны (литавры). Команда
и устроит свой караул.
Верст за пятьдесят посылали, никого не пропустили, да
все же
и собрались.
Неприлично же было такую персону, как был в то время его ясновельможность, пан полковник, угощать при двадцати только человеках; следовало
и звать, чести ради гостя, хоть сотню; следовало же
всем и приехать, из уважения к такому лицу,
и сделать честь батеньке, не маленькому пану по достатку
и знатности древнего рода.
Каждая
все это получила от матери, а та — от своей матери,
и так
все выше; теперь носит сама
и передаст будущим своим дочерям
и внукам.
(Тут
все, написанное мною, моя невестка, второго сына жена, женщина модная, воспитанная в пансионе мадам Гросваш, зачернила так, что я не мог разобрать, а повторить — не вспомнил, что написал было. Ну, да
и нужды нет. Мы
и без того
все знаем
все. Гм!).
В сенях пана полковника встретил
весь мужской пол, стоя по чинам
и отдавая честь поклонами; при входе же в комнату
весь женский пол встретил его у дверей, низко
и почтительно кланяясь.
Наконец, когда он объявил, что, бывши в Петербурге, ко
всем присматривался
и очень ясно видел, что женщины там сидят даже при особах в генеральских рангах, тогда они только вынуждены были сесть, но
и сидели себе на уме: когда пан полковник изволил которую о чем спрашивать, тогда она спешила встать
и, поклонясь низко его ясновельможности, опять садилась, не сказав в ответ ничего.
Пан полковник был политичен. Он, не пивши, держал чарку, пока
все не налили себе,
и тогда принялся пить.
Все гости смотрели на него:
и если бы он выкушал
всю чарку разом, то
и они выпили бы так же; но как полковник кушал, прихлебывая, то
и они
и не смели выпивать прежде его. Когда он изволил морщиться, показывая крепость выкушанной водки, или цмокать губами, любуясь вкусом водки, то
и они
все делали то же из угождения его ясновельможности.
Лишь только пан полковник встал, то
и весь женский пол поднялся, т. е. с своих мест; а пан полковник, в сопровождении батеньки, вышед в сени, закричал караульным:"А нуте же сурмите, сурмите: вот я иду!"
И разом на сурмах
и бубнах отдавали ему честь до тех пор, пока он не возвратился в покои.
На стол уставлены были часто большие оловянные блюда, или мисы, отлично, как зеркало, блестяще так вычищенные,
и все с гербами Халявских, наполненные, то есть мисы, борщами разных сортов.
Для сидящих не было более приборов, как оловянная тарелка, близ нее — большие ломти хлеба белого
и черного, ложка деревянная, лаком покрытая —
и все это, через
всю длину, на обоих концах покрывало длинное полотенце, так же вышитое, как
и скатерть.