Неточные совпадения
Я очнулся в одном из бесчисленных закоулков во дворе Древнего Дома: какой-то забор, из
земли — голые, каменистые ребра и желтые зубы развалившихся
стен. Она открыла глаза, сказала: «Послезавтра в 16». Ушла.
Калитка в заборе и пустырь — памятник Великой Двухсотлетней Войны: из
земли — голые каменные ребра, желтые оскаленные челюсти
стен, древняя печь с вертикалью трубы — навеки окаменевший корабль среди каменных желтых и красных кирпичных всплесков.
— Братья… — это она. — Братья! Вы все знаете: там, за
Стеною, в городе — строят «Интеграл». И вы знаете: пришел день, когда мы разрушим эту
Стену — все
стены — чтобы зеленый ветер из конца в конец — по всей
земле. Но «Интеграл» унесет эти
стены туда, вверх, в тысячи иных
земель, какие сегодня ночью зашелестят вам огнями сквозь черные ночные листья…
А там, за
стеною, буря, там — тучи все чугуннее: пусть! В голове — тесно, буйные — через край — слова, и я вслух вместе с солнцем лечу куда-то… нет, теперь мы уже знаем куда — и за мною планеты — планеты, брызжущие пламенем и населенные огненными, поющими цветами, — и планеты немые, синие, где разумные камни объединены в организованные общества, — планеты, достигшие, как наша
земля, вершины абсолютного, стопроцентного счастья…
И все ринулось. Возле самой
стены — еще узенькие живые воротца, все туда, головами вперед — головы мгновенно заострились клиньями, и острые локти, ребра, плечи, бока. Как струя воды, стиснутая пожарной кишкой, разбрызнулись веером, и кругом сыплются топающие ноги, взмахивающие руки, юнифы. Откуда-то на миг в глаза мне — двоякоизогнутое, как буква S, тело, прозрачные крылья-уши — и уж его нет, сквозь
землю — и я один — среди секундных рук, ног — бегу…
Неточные совпадения
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со
стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на
землю — право, один страх хуже всякого наказания.
Иные вывозили в тележках сор, наполнявший ров; другие лопатками копали
землю; на валу каменщики таскали кирпич и чинили городскую
стену.
Утром, выпив кофе, он стоял у окна, точно на краю глубокой ямы, созерцая быстрое движение теней облаков и мутных пятен солнца по
стенам домов, по мостовой площади. Там, внизу, как бы подчиняясь игре света и тени, суетливо бегали коротенькие люди, сверху они казались почти кубическими, приплюснутыми к
земле, плотно покрытой грязным камнем.
— Вам вредно волноваться так, — сказал Самгин, насильно усмехаясь, и ушел в сад, в угол, затененный кирпичной, слепой
стеной соседнего дома. Там, у стола, врытого в
землю, возвышалось полукруглое сиденье, покрытое дерном, — весь угол сада был сыроват, печален, темен. Раскуривая папиросу, Самгин увидал, что руки его дрожат.
На другой день, утром, он и Тагильский подъехали к воротам тюрьмы на окраине города. Сеялся холодный дождь, мелкий, точно пыль, истреблял выпавший ночью снег, обнажал земную грязь. Тюрьма — угрюмый квадрат высоких толстых
стен из кирпича, внутри
стен врос в
землю давно не беленный корпус, весь в пятнах, точно пролежни, по углам корпуса — четыре башни, в средине его на крыше торчит крест тюремной церкви.