Неточные совпадения
Я, Д-503, строитель «Интеграла», — я только один из математиков Единого Государства. Мое привычное к цифрам перо не
в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю — точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих
записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет — верю и знаю.
Но вот что: если этот мир — только мой, зачем же он
в этих
записях? Зачем здесь эти нелепые «сны», шкафы, бесконечные коридоры? Я с прискорбием вижу, что вместо стройной и строго математической поэмы
в честь Единого Государства — у меня выходит какой-то фантастический авантюрный роман. Ах, если бы и
в самом деле это был только роман, а не теперешняя моя, исполненная иксов, и падений, жизнь.
А раскрыть их — я теперь чувствую себя обязанным, просто даже как автор этих
записей, не говоря уже о том, что вообще неизвестное органически враждебно человеку, и homo sapiens — только тогда человек
в полном смысле этого слова, когда
в его грамматике совершенно нет вопросительных знаков, но лишь одни восклицательные, запятые и точки.
Да, обязанности… Я мысленно перелистываю свои последние
записи:
в самом деле, нигде даже и мысли о том, что,
в сущности, я бы должен…
Сквозь стеклянные стены дома — ветреный, лихорадочно-розовый, тревожный закат. Я поворачиваю кресло так, чтобы передо мною не торчало это розовое, перелистываю
записи — и вижу: опять я забыл, что пишу не для себя, а для вас, неведомые, кого я люблю и жалею, — для вас, еще плетущихся где-то
в далеких веках, внизу.
…Вы — если бы вы читали все это не
в моих
записях, похожих на какой-то древний, причудливый роман, — если бы у вас
в руках, как у меня, дрожал вот этот еще пахнущий краской газетный лист — если бы вы знали, как я, что все это самая настоящая реальность, не сегодняшняя, так завтрашняя — разве не чувствовали бы вы то же самое, что я?
Потом —
в руках у меня командная трубка, и лет —
в ледяной, последней тоске — сквозь тучи —
в ледяную, звездно-солнечную ночь. Минуты, часы. И очевидно, во мне все время лихорадочно, полным ходом — мне же самому неслышный логический мотор. Потому что вдруг
в какой-то точке синего пространства: мой письменный стол, над ним — жаберные щеки Ю, забытый лист моих
записей. И мне ясно: никто, кроме нее, — мне все ясно…
В шкафу у меня лежал лопнувший после отливки тяжелый поршневой шток (мне нужно было посмотреть структуру излома под микроскопом). Я свернул
в трубку свои
записи (пусть она прочтет всего меня — до последней буквы), сунул внутрь обломок штока и пошел вниз. Лестница — бесконечная, ступени — какие-то противно скользкие, жидкие, все время — вытирать рот платком…
Случаи же такого рода, где подобная подстава была неотразимо нужна, чрезвычайно часты и о некоторых из них сохранились отметки
в записях протопопа Могилянского, — например, «по благословению ясне в Богу преосвященнейшего Божиею милостию православного архиепископа переяславского и бориспольского писано золотоношскому протопопу Василью Терановичу, что села Ковтунов священник Иона Исидоров 739 года на вечери под Рождество Христово и на самый праздник всенощного утреннего пения и литургии за пьянством не служил, а на другой день хоть была литургия и обхождение вокруг церкви, но однак на новое лето 1 генваря 1740 года всенощного утреннего пения и литургии и указного молебствия опять не справлял за своим небрежением и крайним бесстрашием».
— Бит батогами Григорий Языков за то, что он своровал с площадным подьячим, с Яковом Алексеевым, —
в записи написали задними числами за пятнадцать лет (стр. 13), Федор Дашков, поехавший было служить польскому королю, «пойман на рубеже и привезен в Смоленск и расспрашиван; а в расспросе он перед стольником и воеводою, перед князем Борисом Феодоровичсм Долгоруким, сказал и в том своем отъезде повинился.
Неточные совпадения
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой и серым, незначительным лицом. Он был одет
в женскую ватную кофту, на ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы на его голове были смазаны маслом и лежали гладко.
В одной руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для
записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону:
В этих словах Самгину послышалась нотка цинизма. Духовное завещание было безукоризненно с точки зрения закона, подписали его солидные свидетели, а иск — вздорный, но все-таки у Самгина осталось от этого процесса впечатление чего-то необычного. Недавно Марина вручила ему дарственную на ее имя
запись: девица Анна Обоимова дарила ей дом
в соседнем губернском городе. Передавая документ, она сказала тем ленивым тоном, который особенно нравился Самгину:
— Вот вы пишете: «Двух станов не боец» — я не имею желания быть даже и «случайным гостем» ни одного из них», — позиция совершенно невозможная
в наше время!
Запись эта противоречит другой, где вы рисуете симпатичнейший образ старика Козлова, восхищаясь его знанием России, любовью к ней. Любовь, как вера, без дел — мертва!
Но палата отменила решение суда, и
в то же время ‹иск› о праве на владение частью спорной земли по дарственной
записи Левашевой предъявил монастырь, доказывая, что крестьяне
в продолжение трех лет арендовали землю у него.
Опекуну она не давала сунуть носа
в ее дела и, не признавая никаких документов, бумаг,
записей и актов, поддерживала порядок, бывший при последних владельцах, и отзывалась
в ответ на письма опекуна, что все акты,
записи и документы записаны у ней на совести, и она отдаст отчет внуку, когда он вырастет, а до тех пор, по словесному завещанию отца и матери его, она полная хозяйка.