Неточные совпадения
И только одни глаза, черные, всасывающие, глотающие дыры и тот жуткий
мир, от которого он был
всего в нескольких минутах.
Наверху, перед Ним — разгоревшиеся лица десяти женских нумеров, полуоткрытые от волнения губы, колеблемые ветром цветы. [Конечно, из Ботанического Музея. Я лично не вижу в цветах ничего красивого — как и во
всем, что принадлежит к дикому
миру, давно изгнанному зa Зеленую Стену. Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.]
Она встала, потянулась лениво. Надавила кнопку, с легким треском упали со
всех сторон шторы. Я был отрезан от
мира — вдвоем с ней.
На плоскости бумаги, в двухмерном
мире — эти строки рядом, но в другом
мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут — это может быть 200 или 200 000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было у меня с R.
Все равно как если бы вы, положив нога на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати — и с любопытством смотрели, как вы, вы же — корчитесь на этой кровати.
Я покорно пошел, размахивая ненужными, посторонними руками. Глаз нельзя было поднять,
все время шел в диком, перевернутом вниз головой
мире: вот какие-то машины — фундаментом вверх, и антиподно приклеенные ногами к потолку люди, и еще ниже — скованное толстым стеклом мостовой небо. Помню: обидней
всего было, что последний раз в жизни я увидел это вот так, опрокинуто, не по-настоящему. Но глаз поднять было нельзя.
Но представьте — от какого-то огня эта непроницаемая поверхность вдруг размягчилась, и уж ничто не скользит по ней —
все проникает внутрь, туда, в этот зеркальный
мир, куда мы с любопытством заглядываем детьми — дети вовсе не так глупы, уверяю вас.
Но, к счастью, между мной и диким зеленым океаном — стекло Стены. О великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть, величайшее из
всех изобретений. Человек перестал быть диким животным только тогда, когда он построил первую стену. Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный
мир — от неразумного, безобразного
мира деревьев, птиц, животных…
Но чувствую: живу отдельно от
всех, один, огороженный мягкой, заглушающей звуки, стеной, и за этой стеной — мой
мир…
Протягивая ко мне сучковатой рукой письмо, Ю вздохнула. Но этот вздох только чуть колыхнул ту занавесь, какая отделяла меня от
мира: я
весь целиком спроектирован был на дрожавший в моих руках конверт, где — я не сомневался — письмо от I.
Все это было совсем близко от меня, мне видны были мельчайшие детали, и очень ясно запомнилась тонкая, длинная шея и на виске — путаный переплет голубых жилок, как реки на географической карте маленького неведомого
мира, и этот неведомый
мир — видимо, юноша.
В этот момент, когда глухой занавес окончательно готов был отделить от меня
весь этот прекрасный
мир, я увидел: невдалеке, размахивая розовыми руками-крыльями, над зеркалом мостовой скользила знакомая, громадная голова. И знакомый, сплющенный голос...
Я помню — первое у меня было: «Скорее, сломя голову, назад». Потому что мне ясно: пока я там, в коридорах, ждал — они как-то взорвали или разрушили Зеленую Стену — и оттуда
все ринулось и захлестнуло наш очищенный от низшего
мира город.
Миг — и я где-то наверху, подо мною — головы, головы, головы, широко кричащие рты, выплеснутые вверх и падающие руки. Это было необычайно странное, пьяное: я чувствовал себя над
всеми, я был я, отдельное,
мир, я перестал быть слагаемым, как всегда, и стал единицей.
Я знаю: мой долг перед вами, неведомые друзья, рассказать подробнее об этом странном и неожиданном
мире, открывшемся мне вчера. Но пока я не в состоянии вернуться к этому.
Все новое и новое, какой-то ливень событий, и меня не хватает, чтобы собрать
все: я подставляю полы, пригоршни — и все-таки целые ведра проливаются мимо, а на эти страницы попадают только капли…
Это было естественно, этого и надо было ждать. Мы вышли из земной атмосферы. Но так как-то
все быстро, врасплох — что
все кругом оробели, притихли. А мне — мне показалось даже легче под этим фантастическим, немым солнцем: как будто я, скорчившись последний раз, уже переступил неизбежный порог — и мое тело где-то там, внизу, а я несусь в новом
мире, где
все и должно быть непохожее, перевернутое…
Все высыпали на палубу (сейчас 12, звонок на обед) и, перегнувшись через стеклянный планшир, торопливо, залпом глотали неведомый, застенный
мир — там, внизу. Янтарное, зеленое, синее: осенний лес, луга, озеро. На краю синего блюдечка — какие-то желтые, костяные развалины, грозит желтый, высохший палец, — должно быть, чудом уцелевшая башня древней церкви.
Раскиданный на мгновенные, несвязные обломки —
мир. На ступеньках — чья-то звонкая золотая бляха — и это мне
все равно: вот теперь она хрустнула у меня под каблуком. Голос: «А я говорю — лицо!» Темный квадрат: открытая дверь кают-компании. Стиснутые, белые, остроулыбающиеся зубы…
Тут странно — в голове у меня как пустая, белая страница: как я туда шел, как ждал (знаю, что ждал) — ничего не помню, ни одного звука, ни одного лица, ни одного жеста. Как будто были перерезаны
все провода между мною и
миром.